Корреспондент «КН» Анатолий Ермолович, разменявший 37-й год работы в журналистике, решил, что  пора написать и о себе. Открытий чудных на командировочных тропах и в человеческих судьбах было немало, поэтому, в отличие от Кощея Бессмертного, Ермолович не стал хранить за семью печатями груз прожитых впечатлений, а поделился ими на сайте «КН».  Пока только  две главы предполагаемой книги - на выбор самого автора. Будет ли продолжение - зависит от читателей…

КАК БУДТО ПОВЕСТЬ. И БЕЗ НАЗВАНИЯ.  

 Глава I      

НЕПРИЗРАЧНОЕ СЧАСТЬЕ

Без срока                                                

За десятилетия своей журналистской практики я исписал километры бумаги. Репортажи, журнальные публикации, очерки, статьи и даже книги. Меня хвалили, ругали, опять хвалили и… И так по бесконечному кругу. Я влезал в души и судьбы сотен людей. Я защищал и нападал. Несмотря на то, что я был и главным редактором, и владельцем собственной газеты, я всегда оставался чернорабочим журналистики. Это не кокетство. На протяжении 37 лет я продолжаю делать то, с чего когда-то и начинал: ездить в командировки, погружаться в события, осмысливать факты и каждый день писать о них, состоя на бессрочной службе у читателя. Меня распирает желание рассказать людям то, что попадается удивительного на этой бесконечной дороге встреч и расставаний.        

   А кто напишет обо мне, не считая такого неизбежного жанра, как некролог?  

   Тот, кто быстрее успеет.

   Ну, тогда поехали!

Алкоголь и женщины

   Мемуаристика строит жизнеописание с младых ногтей. Поэтому сейчас надобно бы сказать, что я прилежно учился в школе и уже тогда отличался склонностью к литературной усидчивости. Оттого-то и стал впоследствии «Почетным журналистом Республики Казахстан».

    Все это фигня. На мой взгляд, все дети в школьном возрасте приличные обалдуи. Ну, может, только юный Ленин несколько отличался от других. Зато потом  как революционно замутил…

   Алкоголь и любовь к женщине я впервые и почти одновременно познал в пятом классе. Ванька Буб стащил у своей бабушки бутылку браги и жарким сельским днем, на школьной перемене, прячась в дощатом сортире, полным дуста, вони и очумевших зеленых мух, мы выцедили половину этой мерзости. Брага, как я теперь понимаю, с точки зрения убойности была очень даже неплоха – от нее неделю тошнило.

    Далее, понятно, пошли женщины: в русской пьесе из жизни мужиков эти персонажи – алкоголь и женщины - почти неразделимы. Отличница Наташа Фиронова. Шелковый красный галстук, белоснежный передник, от которого всегда пахло неземной чистотой, гордость советского образования. И я –  чего уж там, его позор. И у нас, таких разнополярных, случилась наэлектризованная платоническая лав стори. Наши взгляды на уроках и вне встречались друг с другом чаще, чем дождевые капли с землей во время  ливня. Но - упаси боже – никаких поцелуев! Единственный предметный мой поступок в череде взаимных вздохов и протяжных взглядов – это покупка мороженого, которое Наташа в присутствии подруг, чинно смущаясь, приняла.

   Это происходило в прошлом веке, когда в нашем Пресногорьковском райцентровском сельпо мороженое продавали только по праздникам, а страна от Москвы и до самых до окраин не билась над проблемой ранней беременности у школьниц, равно как и ни одно радио на 1/6 части суши не осмеливалось вслух произнести слово «презерватив». В аптеках оно шло под названием «изделие номер 2 ». Первым шел противогаз.  

    Целомудренное общение с Наташей определяло некоторым позитивным образом и мое сознание. Педагоги это заметили и сделали меня редактором школьной стенгазеты – я рисовал, но, как мне кажется, в порыве необузданной фантазии писал еще лучше. Назначили, как я теперь понимаю, чтобы от моей хаотичной энергии был хоть какой-то разумный прок. 

    В принципе, выбор мне достался не большой. Либо жить долго, либо – интересно. Мне хотелось интересно. Как в книгах.

   Много позже я прочитал у писательницы Людмилы Улицкой: «Читая, мы растем, дорастая постепенно до всего лучшего, что можно выразить с помощью алфавита».

   Вот я и рос. С буйством чертополоха. Для книг мои мозги, как деревенские ворота у плохого хозяина, всегда  были открыты настежь. Чего в них только не заносило! Читал я много, жадно и бессистемно, как молодой бычок, который молотит на своем пути любую ботву, а уж после вдумчиво и неторопливо перемалывает в требухе накопленное… Пока не забурлит.

Путешествие на «Черной стреле»

   И оно таки забурлило. В классе пятом или шестом я проглотил авантюрно-исторический роман «Наследник из Калькутты». Итак, краткое содержание.

   18-й век. Пиратское судно под командованием капитана Бернардито Луиса Эль Горра захватывает в Индийском океане корабль, направлявшийся из Калькутты в Англию. На борту - наследник графского титула Фредрик Райленд и его невеста Эмилия. Помощник капитана прохиндей Джакомо Грелли по прозвищу «Леопард» присваивает себе документы Райленда и с новым именем движется в Британию. Эмилия, боясь угроз, едет с ним в качестве его невесты. Капитана Бернардито и настоящего Райленда высаживают на необитаемом острове.

   Дальнейшее действие мечется из одной страны в другую: Англия, Италия, Испания, побережье Африки, Североамериканские колонии. По ходу лихого сюжета выясняется, что Джакомо Грелли – это внебрачный сын знатного итальянского дворянина, а Бернардито — испанский гранд, которого несправедливо осудили, но он сбежал, отомстил обидчикам, а затем стал пиратом.

    «У окна каюты сидел капитан шхуны «Черная стрела» Бернардито Луис эль Гора – Одноглазый Дьявол. Боб Акула и Леопард были рядом».  

   Трое, как видим, непростых ребят. Мне захотелось быть четвертым. Я бредил морем. Все остальное у меня уже было. Папа, мама, хороший дом, кролики в огороде, ружье 16 калибра, голубое озеро в 50 метрах от крыльца, на половицах котором так благостно было сидеть ранним утром, подставив под теплое солнышко еще сонное лицо. 

   Дело в том, что на момент популярности этого книжного хита времен конца 50-х, я, по не случайному совпадению, тоже, как и Луис эль Гора, имел в наличии на глазу черную повязку. Повязка едва прикрывала синюшный фингал в принципе здорового глаза. На педагогов зрелище одноглазого пацана производило гнетущее впечатление. Школьная шпана была в восторге. Меня называли то Бернардитто, то Бандитто. На тот момент я расстался с редакторской должностью и уже имел первый привод в милицию, так что, сами понимаете, слава мелкого хулигана прилипла ко мне, как «Дилор» к новым штанам.

   Я не стал ей перечить.

    На тот момент из светлой Пресногорьковки мы переехали на другой край света - в поселок неподалеку от станции Джаркуль. Однажды зябким осенним вечером я забрел к ее тихому вокзальчику. На этом безликом и забытом, как болотная кочка, пятачке, куда даже стрекоза прежде чем сесть, подумает, нежданно-негаданно, видимо, исходя из  принципа «Желающего судьба влечет, не желающего – тащит», судьба глянула мне в доверчивые очи, прониклась уважением и сказала: «Сынок, принимай подарок!»

    И что вы думаете? Я думаю, что если сильно поверить в красивую сказку, она непременно сбудется. Из синих сумерек выкатился длиннющий железнодорожный состав деревянных зеленых теплушек. И вот из них вываливаются, как на штурм Смольного, толпы матросов – бескозырки с надписью «Черноморский флот», синеполосные тельняшки, черные бушлаты. Все настоящее, не придуманное, бурным половодьем нежданно влившееся в мои широко раскрытые глаза. Братва возвращалась с уборки целинных хлебов в родные гавани.

    Книжное зазеркалье обернулось полуреальностью. Волк Ларсен из «Морского волка» Джека Лондона, Одноглазый Дьявол из «Наследника…» приглашали меня в свои ревущие сороковые - океанические пространства в 40-х широтах Южного полушария, где обычны сильные и устойчивые западные ветры и частые штормы. Мне казалось, что все железные дороги рано или поздно, как реки, скатываются в моря и океаны. Приду в порт, наймусь юнгой на какую-нибудь китобойную посудину и отчалю восвояси… Святая вера в писательское слово.

    Матросская братва, как отливная волна, втянула меня в вагон. Внутри стояли двухярусные нары с ватными матрацами, железная печурка в углу источала обволакивающую ватную теплоту, насыщенную запахами мужиков и главного кофейного напитка СССР –  пережженной кофейной субстанции с цикорием. Вцепившись зубами в ломоть белого хлеба с маслом, я начал интенсивно косить под сироту. Иных способов задержаться здесь не было. Ужасы детдомовского существования в изобилии полились на матросиков. Детали я черпал частично из книги Гарри Бичер Стоу «Хижина дяди Тома» (о нелегкой доле чернокожих рабов) и чеховского рассказа про Ваньку Жукова, который писал безответные письма на деревню дедушке. От жалости к самому себе у меня наворачивались слезы. Растроганные этой душераздирающей и запутанной ахинеей, матросы готовы были зачислить меня в штат крейсера. Ну, не капитаном, конечно, не сразу…

    А как же иначе? Ведь я по настоящему летел к своей мечте во влажной тишине ночной теплушки среди четырех десятков убито спавших матросов, счастливо вытянувшись на теплом матраце, укачиваемый волнами так сказочно подвернувшегося парусника-поезда.

    Йес, у меня получилось!

    Это реальное счастье я и поныне могу густо намазывать на хлеб воспоминаний, как тогдашнее флотское масло.

    Однако в любом фильме есть свой «The end». Небритый капитан-лейтенант (четыре звездочки) с лицом кавказской национальности всю ночь  ворочался и кряхтел. Думаю, старшего по вагону неустанно свербило подозрение, что неуставной пассажир перебарщивает с россказнями, и ранним утром офицер без долгих проводов высадил меня вон и от греха подальше.

За решеткой

    Дальше всех от греха оказалась станция Миасс, Южный Урал. На рельсах иней. Сентябрь, очей очарованье…

    Внутри приземистого зданьица на коричневом деревянном диване с буквами МПС  (министерство путей сообщения – век таких диванов кончился вместе с паровозами) сидела девочка в белоснежном школьном переднике. Она походила на залетевшую в коричневую вокзальную пустоту бабочку. Прекрасная незнакомка читала книжку. Как и Наташа Фиронова, она тоже выглядела чрезвычайно умно. У таких девочек-женщин очень неприступный вид. Но это маскировка. Уголки их глаз цепкими магнитиками уже прилепились к вашей персоне. Эти магнитики испускают ток. Пеленгуют. Свой-чужой-свой-чужой?..

     Потянуло рассказать ей историю собственной жизни. Слезливый Ванька Жуков в нее не вписывался. Надо было соврать что-то героическое. И пока я выстраивал в памяти боевой сюжет, девочка-бабочка упорхнула.   

    Это было как-то не по правилам. Как будто у тебя украли бумажник с ключами от дома, в котором некому открыть для тебя двери. Много раз уже во взрослой жизни я запоздало отмечал, как красивая женщина или красивая возможность сделать что-то доброе, уплывала от тебя с неотвратимостью трагического предчувствия…

    Подвернувшаяся электричка закинула меня в Челябинск. Поскольку в СССР беспризорников не было, то меня, блаженно болтавшегося на ж/д вокзале, вычислили быстро. В сказки транспортные милиционеры не верили – скоренько отправили за решетку. 

    Челябинский детприемник оказался холодным и казенным, как подвал мясного магазина. Насупленные  тетки с квадратными задницами и со связками ключей, приросшими, казалось, к пухлым пальцам, не говорили, а рычали. В сыром туалете повсюду кровище – кого-то били. То ли свои своих, то ли тетки отучали сидельцев от вольнодумства. В карантинной комнате уже находилась стайка московских волчат. Неосторожное движение, неосторожное слово – и они, как живые ножики, готовы были порезать любого. Стая готовилась в побег. Очень здоровое желание: с первых минут пребывания в этом зверинце у меня тоже зудились руки перепилить решетки...

   Кустанайский детприемник по сравнению с ним – санаторий. Я попал туда зимой – при очередном забеге в поисках очередных алых парусов. Теплые комнаты, куча постояльцев, горячий суп, на батареях сушатся постирушки – что-то от большой семьи, где не очень сытно, но где тебе всегда заботливо подоткнут подушку… Кирпичные стены с решетками на оконных нишах по ул. Толстого стоят и поныне. Здание признано архитектурным памятником купеческой старины. В нем давно гуляет ветер и на кирпичных швах старческая щетина сорной травы.

Тайна из прошлого

    Сожалений о прошлых причудах нет – как пел Булат Окуджава,  «каждый пишет, как он дышит». Есть лишь укор несбывшегося желания – взять интервью у Роберта Александровича Штильмарка. Или черкнуть письмо с благодарностью – подбодрить аксакала. А почему бы и нет? Я ведь брал интервью у Анатолия Папанова, Николая Рыбникова, Василия Ланового, Владимира Коренева (главная роль в фильме «Человек-амфибия»), близкого друга Василия Шукшина – художника-постановщика «Печек-лавочек» Анатолия Заболоцкого… 

   Автор «Наследника из Калькутты» умер в 1985 году – то есть, когда я был уже зрелым журналистом. Вот только о том, что он не из какого-то архидалекого прошлого, а мой современник, вполне доступный, я узнал с запозданием. Не стыжусь признаться: я всегда представлял Штильмарка таким же древним и заморским, как и героя его романа Бернардитто Луис эль Гора. В мои тогдашние 10-11 читательских лет – это уже древний человек. Неясностей добавляло еще вот какое обстоятельство. 

   В первом издании книги  на обложке стояли две фамилии – Штильмарка и Василевского. В предисловии «От авторов» читаем:

  "Мы начали работать над романом в экспедиционно-полевой обстановке, двигаясь по зимней заполярной тайге. Среди рабочих первых изыскательских и строительных партий было много смелой и веселой комсомольской молодежи. После напряженного трудового дня молодежь собиралась у "огонька", пела песни и читала взятые с собой книжки. Они были быстро прочитаны, новых поступлений ждать пока не приходилось, и наш "кружок у костра" стал, так сказать, ареной проявления всех самодеятельных талантов. Наш коллектив принес с собой в Заполярье чувство товарищества, комсомольский задор..."

   Пипец! Что ни слово, то забубенное вранье!

  Моего романтического кумира выдумал и написал советский заключенный Штильмарк. Пиратские приключения и вечнозеленые ландшафты, в коих происходили вероломные события, Робертом Александровичем сочинялись в условиях вечной мерзлоты,  в лагере, близ Салехарда, где он отбывал 10-летний срок по статье «шпионаж в пользу немцев». Ученого-топографа, специалиста по Скандинавии, фронтовика с тремя ранениями и контузией арестовали за три месяца до окончания войны. До этого помощник командира разведроты Штильмарк попал в госпиталь и там сблизился с медсестрой. Он полюбил девушку, открыл душу, рассказал о смерти жены, о сыне-подростке, о своей трехкомнатной московской квартире, об уникальной библиотеке. Вдвоем приехали в Москву. А вскорости молодая жена написала на Роберта Александровича донос… 

   Вот как описывает дальнейшие события этого, увы, невымышленного и жестокого романа солагерник и друг Штильмарка поляк Генрих Шенфельд.

   Весна 1950 года была на редкость холодна даже для Крайнего Севера. Лед в низовьях Енисея не хотел тронуться, а в мае свирепствовала еще ледяная пурга и все проходы были занесены снегом. Невзирая на это, в управлении, ведающем прокладкой новой железнодорожной трассы Игарка-Дудинка-Норильск, решили отправить несколько партий зэков, чтобы они основали новые лагпункты вдоль запроектированной магистрали. Сегодня всем уже известно, что из грандиозного плана Сталина связать железной дорогой Салехард с Норильском по Полярному кругу ничего не получилось и осталось в памяти только одно название -  "Мертвая дорога". Мертвая не только потому, что недостроенные и заброшенные пути никуда не ведут, но и из-за сотен тысяч погибших здесь зэков, которые в условиях вечной мерзлоты, орудуя только топором, киркой и лопатой, должны были удивить мир размахом социалистического строительства.

   В составе одной из партий, пробивающихся на север, находился и фронтовик Штильмарк. Ему повезло. Когда Роберт, обессиленный, свалился с воспалением легких, конвой его не добил, а отвел в ближайший, только что организованный лагерный пункт - на 33-ю колонну. Это было километров за сто от обжитых мест.  Среди сталинских лагерей были и такие, где сотни людей отдавались фактически во власть одного человека из заключенных, по нынешнему – уголовного авторитета. На 33-й колонне таким был всесильный нарядчик Василий Павлович Василевский, абсолютно неграмотный "бытовик" с большим уголовным прошлым. В энергии и предприимчивости ему нельзя было отказать. Мощные связи с органами выдвинули его на руководящую должность, и он быстро стал любимцем лагерного начальства и кумиром воров.

   Когда через некоторое время Штильмарк выкарабкался из болезни, Василевский направил его на лесоповал. Однажды он позвал Штильмарка к себе и долго расспрашивал о его прошлом. Затем спросил прямо: мог бы Штильмарк написать настоящий оригинальный роман по его, Василевского, заказу? А заказ был таков: роман должен быть о "похищении ребенка, об охоте на льва, и чтобы в романе ни слова о России, а по времени действия не ближе как сто-двести лет назад.

  Выслушав эту галиматью, которая должна была лечь в основу сюжета, Штильмарк растерялся – он ученый, а не фальсификатор. Но Василевский тут же обещал перевести его на такие виды лагерных работ, которые оставят время для писания: либо дезинфектор в бане либо сторож склада… Курево и бумага тоже будут.

  Ничего удивительного, что Штильмарк согласился. Это был шанс выжить.

  Василевский же отнюдь не бескорыстно стремился помочь Штильмарку. По советским местам заключения рассказывалась легенда, что за лагерный подвиг - полезное изобретение, рационализацию производства, научный труд или произведение искусства - можно добиться освобождения.

   Роман нужен был Василевскому, чтобы выдать его за собственный и добиться от Сталина отмены своего 12-летнего срока заключения.

   И действительно, все пошло так, как этот хитромудрый зэчара и придумал. Книга вышла в 1958 году. Успех был колоссальный, первый тираж – 90 тысяч экземпляров. На обложке значились имена: Р.Штильмарк, В. Василевский.

     Василевский (он вышел по амнистии в 1953 году, Штильмарк же отбыл срок от звонка до звонка) подает заявление о приеме его в Союз писателей СССР, но из беглого собеседования комиссии стало ясно, что перед ней – невежда и профан. Правда, это не сильно расстроило соискателя: Василевский получает за тираж огромные по тем временам деньги, Штильмарк – в пролете, потому что лагерный «соавтор» умело шантажирует Роберта Александровича. Лишь по настоятельному совету друзей Штильмарк обращается в суд и открывает правду.

В Сиамском заливе без перемен       

    Что я вынес из сумбурного и, тем не менее, собственного подросткового опыта? Ну, например, убежденность, что за своей мечтой надо идти легко и быстро. Единственный при том  советчик – собственное сердце. Мне всегда нравилось изречение «Кто в путь идет один, тот всех быстрей идет». Ведь оно столько раз срабатывало.

    Однажды утром, когда за окном стояла привычная свинцово-белесая пелена перезрелой февральской зимы, а Костанай еще спал,  я собрал рюкзак и доехал до автовокзала. «Ты куда в такую рань?» - удивленно спросила моя коллега Людмила Фефелова, оказавшаяся тут же по каким-то своим текущим делам. «В Таиланд», - кротко ответил я, на что Людмила недоуменно пожала плечами, поскольку «В Таиланд» скорее прозвучало как «Да тут рядом - за хлебом сбегаю». Через шесть часов я был уже в Челябинске. Оттуда добрался Екатеринбурга, переночевал в каком-то клоповнике, именовавшемся спортивной базой, и к следующему вечеру ИЛ-86 из аэропорта Кольцово унес меня в банановое зарубежье. 14 ночей в отеле «Айленд Вью» («Одинокий остров»), что расположен в тихой пальмовой бухте между шумнозаселенными Паттаей и Джомтьеном. Прямо по курсу на северо-востоке за морским горизонтом располагалась Калькутта. В Сиамском заливе ничего не изменилось со времен Бернардито Луиса эль Горра. Я исполнил свою очередную мечту.

   Мне было 56 лет.     

Глава  I I I

Из жизни шабашников. Дело УВС

Не пейте с сахаром чифирь                                

   У каждого времени свои песни. Колыма любил про красавицу Джамору.

   - Джамора-а, кому давала стоя-я? А я давала стоя-я начальнику конвоя…

   Этим протяжным напевом Колыма предварял удовольствие от чифиря. Полпачки 36-го (самый ходовой советский чай) на обычную столовскую кружку. Настрогал щепы, умостил кружку меж двух кирпичей, зажег огонек и через пяток минут спецнапиток готов. Я пробовал. Чифирь сушит язык и хорошо вламывает по мозгам. Это следствие запредельной концентрации кофеина и танина. Однако когда привыкаешь, можно хоть лошадью на скачках работать – такой вот допинг. Кофеин расширяет сосуды, увеличивает подвижность суставов. А в паре с танином еще и препятствует повышению уровня холестерина. Поэтому алкоголики и чифиристы мрут пачками от цирроза печени, но вены при том у них, как у младенцев. Во время перекуров мужики затягивались сигаретами, а Колыма готовил себе чифирь. Всегда только свежий – «вторяк» пить западло. Пять-шесть мелких глотков без сахара.  Сахар, говорил Колыма, очень плох в чифире – сердце сажает. Вот такой здоровый образ питания.

   О танине и сосудах нам рассказывал Хирург. Тогда он был совсем молоденьким врачом. Сейчас, когда на дворе 2013 год, он уже изрядно лысоватенький и, кажется, ушел на пенсию с хорошей должности в областной больнице. Всегда совмещал теорию с практикой. Когда Колыма щелчком узловатых пальцев убивал подвернувшуюся мышь,  Хирург оперативно выдавал медзаключение: 

   - Перелом шейного позвонка. Судя по крови из ротовой полости, есть повреждение внутренних органов. Травма, несовместимая с жизнью. Отдайте труп родственникам, пусть похоронят с почестями.

Гость из кичмана              

   Это мы в бригаде шабашников. Это мало походит на собрание джентльменов из Пикквикского клуба. Тут все жестко. Разгар жаркого лета, над головой ни деревца, потому что это Тургай, и мы строим двухквартирный дом в совхозе «Албарбугетский». Меня зовут Бригадиром. Потому что я единственный, кто имеет 4-й разряд каменщика и умеет читать  чертежи не сложной строительной категории. В обычной жизни я корреспондент газеты со штатным окладом 135 рублей. Сейчас я в отпуске и на шабашке одновременно. Мы взялись за 30 с небольшим дней выстроить жилой одноквартирный дом «под ключ». Этот факт должен утроить мой семейный бюджет. Мои однобригадники – Хирург, Макруха, Семский, Колыма и Комсорг.  Эти прозвища для удобства речи. Хирург – по основной профессии, а теперь просто шабашник, умеющий кое-как штукатурить и забивать гвозди. Далее по шкале легальности и образованности я бы поставил Колю Макрушина, Макруху. Спокойный, работящий парнишка. Ему повезло меньше всех - впоследствии он утонул на рыбалке. Особняком стоял Комсорг – крепенький чувак с бледно-голубыми отмороженными глазами. В миру – аппаратчик в обкоме комсомоле и знакомый Хирурга. Когда Комсорг разговаривал с вами, то возникало ощущение, будто он это из одолжения. Ариец среди пигмеев. Однако все эти тонкости характера в бригаде мало кого волновали – тут бы после пахоты дотянуть ноги до кровати…

    А вот двое других, как бы сейчас сказали, были не в формате. Семский сбежал из лечебно-трудового профилактория в Семипалатинске. Я подобрал этого безобидного трезвого огурчика на каком-то районном автовокзале. Тщедушный, без документов, денег и малейшей возможности законно куда-либо трудоустроится, он принадлежал к тому типу людей, которым всегда нужен поводырь. В ЛТП его спроворила жена. Он пару раз по пьяне заехал ей в глаз, и за то слесаря ЖЭКа на год отправили лечиться в профилакторий. Контингент этих странных больничек во времена Союза составляли домашние боксеры и тихие интеллигентные алкоголики, которых отправляли за колючку по приговору народного суда на срок до двух лет.

   Пишу об этом не понаслышке. Будучи журналистом, я однажды напросился в Костанайский ЛТП (там сейчас колония-поселение) поглядеть, как же на этой фабрике грез из алкоголиков штампуют трезвенников. Очень просто. Представьте себе обычную кафельно-казенную комнату больничного типа, вдоль стен которой тянутся деревянные лавки. На них по всему периметру сидят бедолаги в синих робах. Перед каждым банный тазик. И вот заходит высокий, статный лекарь. Начищенные яловые сапоги, военное галифе, а поверх гимнастерки халат, бывший когда-то белым. Для полного прикида не хватает только эсэсовской черной фуражки. В руке лекаря огромная розовая спринцевка, в другой – банка с водкой.  «А ну-ка, падлы, разинули рты!» - командует он диким голосом и все падлы, как птенчики, делают рты нараспашку. Лекарь наполняет спринцовку водкой и с расстояния в метр поочередно запускает струю каждому куда-то под самые гланды. «Не сплюнешь», - первое, что тогда у меня мелькнуло в голове. И это было фактом. У пациентов открывалась дружная рвота. Водка была с каким-то порошком, который должен был вкупе с гестаповским ором лекаря вызывать в организме страх и отвращение к алкоголю. Теперь таких милых больничек нет. А имя Семск – это от того, что так краткости ради в народе называли  ядерный город Семипалатинск.  

    О Колыме – разговор чуть ниже.

    Все мы были объединены одной, но пламенной страстью – зашибить деньгу. Тогда в СССР полстраны летом уходило шабашить, к законным трудовым отпускам присовокупив пару недель по фальшивым больничным бюллетеням. Мы были уменьшенной копией студенческих строительных отрядов – ССО. Как и они, мы вкалывали от зари до зари. Кто на звенящем песнями БАМе, кто, как мы, в безвестной тьмутаракани. По идее мы строили социализм. А все вместе – горбатились исключительно ради сезонного легального приработка. Хорошее дело – не крали же. Но почему-то полупрезрительное словосочетание «зашибить деньгу», «за длинным рублем» на всех уровнях употребляли только в адрес шабашников.

    Колыма выглядел существом с другой планеты. Без флага и родины. Без возраста. Как мумия. Мы познакомились с ним в базарной пивнушке.  Высокий, худой и необыкновенно жилистый, с рельефным скуластым лицом, Колыма производил впечатление человека, для которого в этой жизни не осталось ни одной сколь либо значимой тайны. На его лице постоянно блуждала скошенная полуулыбка. При этом он редко смотрел вам в глаза. Из всех форм общения он признавал только один – когда окликнут или о чем-то спросят, то надо отозваться. Как на лагерной перекличке. Он простоял на ней 20 лет.

   - Колыма, скажи честно, на лесоповалах бабу-то хоть удалось поиметь? - лениво интересуется Комсорг, ковыряясь послеобеденной спичкой в зубах.

   - Было дело... - не поднимаясь с корточек, со вкусом отхлебывает своего черного варева Колыма. -  Отрядная врачиха копыта откинула. А дубак стоял такой лютый, что сцышь, и струя на лету замерзает. Ну, ее везти надо, а как – жди, когда колонна соберется, одну машину за 100 км никто не выпустит. Поместили врачиху в нетопленную баню, морг, значит. Ночью мы очередью и поперли ее жарить. Не все, конечно, а кто посерьезней из мужиков был. Человек двадцать набралось.

   - Не понял?! – глаза Комсорга приготовились вытечь на щеки. – Она ж мертвая!!!

   - Козе понятно - живая б не дала. А так замороженная, как полено, куды денесся, - с расстановочкой прихлебывает из кружки с потресканной эмалью, обернутой брезентовой рукавицой, Колыма.

  - Ну и?! Дальше че?

 -  А дальше шила милому кисет, а вышла рукавица… Мы к ней с чайником ходили. Линешь кипяточка в мохнатый сейф и мурашки от кайфа по шкуре бегут. Мы ж не жрать ее собирались, правильно? Все путем.

    Колыма рассказывал много такого, от чего в нормальной голове вышибало пробки. Однако его лагерное прошлое не сильно отличалось от историй, изустных и литературных, которые были тогда на слуху у всех – мы ж жили в одной стране. Колыму посадили в 1955 году. Я навсегда запомнил эту цифру, потому что зимой 1955 году мои родители привезли меня из Белоруссии в казахстанскую Пресногорьковку. А в те славные годы строительства коммунизма полстраны сидело в лагерях. Однако Колыма загремел не за убийство или растрату.

  - Я у командира связным был. Новенькая форма старшины, офицерские сапожки в гармошку, одеколончик – все, короче, было чин-чинарем. Не подкопаешься. Деньги возил. Чемоданами. Иногда ордена там были, облигации, кольца золотые. «ТэТэшник» при мне в кобуре кожаной. Я не пил, поэтому мне доверяли. В жратве и бабах отказа никогда не было. Потом полковнику лоб зеленкой намазали, а нас по кичам раскидали. Целую воинскую часть под корень.

   -Ну ты, блин, Ганс Христиан Андерсен! Как это может быть, чтобы про целую воинскую часть даже кагэбэшники не знали? Колыма, не гони… – вставала на дыбы дикая бригада, в которой на шестерых как минимум приходилось три вузовских диплома. - Деньги и ордена они секретно раздавали… Ты с головой-то дружи!

   - Да мне по барабану… - скашивал рот в полуулыбке Колыма, проводя узловатой ладонью по стриженой глыбастой голове.  

   Больной души тяжелый бред? Не скажите. У меня есть все основания утверждать, что в моей бригаде работал человек, имевший прямое отношение к уникальнейшему криминальному событию ХХ века.

Разоблачение Николая Максимовича

   В 2005 году в одной из российских газет я прочитал сухонькую заметку… и обомлел от смутной догадки. Заметка сообщала: «Это уголовное дело не имеет аналогов в стране: десять лет в Советской Армии действовала фиктивная воинская часть под командованием фиктивного инженер-полковника Николая Максимовича Павленко». Поиски в Интернете привели меня к «Делу УВС».

    Под этой аббревиатурой до сих пор в Московском окружном военном суде хранятся 164 увесистых тома уголовного дела. Излагаю историю по материалам суда.

   Заседание трибунала открылось 10 ноября 1954 года. Обвинительное заключение несколько судей по очереди зачитывали несколько дней. Столь же долго в апреле следующего года про­возглашался приговор. Верхушка подсудимых -  Н.М.Павленко, И. П. Клименко, Ю.Б.Кон­стантинов (он же Константинер), С.И.Туркин, А.Г. Губский и др. Практически всем были вменены три статьи - 587, 5810 и 58" УК РСФСР (подрыв государственной промышленности путем соот­ветствующего использования государственных предприятий, антисоветская агитация и участие в контрреволюционной организации). Лица, пред­ставшие перед судом столичного трибунала, сос­тавляли костяк преступной организации. А в общей сложности число ее участников достигало более 300 человек. Многие из них даже не подозревали, что работают в бандитской структуре, которая довольно успешно маскировалась под военно-строительную часть министерства обороны СССР и периодически меняла свое название. В суде ее чаще всего называли «УВС», что расшифровывалось как Управление во­енного строительства. Организатор этой структуры Павленко заключал в различных регионах страны подрядные договоры, в основном на дорожно-строительные работы, получал в свое распоряжение строительную технику, материалы и автотранспорт. И все эти годы... строил дороги и восстанавливал разрушенное войной народное хозяйство.

    Причем делал это, судя по материалам дела, совсем не плохо. Использовал, как принято было говорить, капиталистические методы хозяйствования: устанавливал хорошим специалистам высокие оклады, вольнонаемным платил сдельно, после рабочего дня «премировал» ударно поработавших бочонком пива. Сам Павленко как на следствии, так и в суде утверждал: «Мы не вели антисоветской деятельности, мы просто строили как умели, а умели строить мы хорошо».

    И это было правдой, но и правдой было то, что еще лучше он умел при выполнении подрядных работ заниматься приписками, похищать в крупных масштабах государственные средства и обращать в свою собственность государственную технику. В общей сложности «военными строителями» только за период с 1948-го по 1952 год было заключено 64 договора на общую сумму более 38 миллионов рублей. Счета «УВС» были открыты в 21-м отделении Го­сударственного банка СССР, и через них удалось получить более 25 млн. рублей. Какая часть этих денег осела в карманах Павленко и его подельников, установили лишь приблизительно.

    Организация была хорошо вооружена и за­конспирирована, имела свою контрразведку, воз­главляемую Константиновым. С самого начала и до момента ликвидации «УВС» ее участники добывали в большом количестве, причем нередко с помощью органов МГБ (Министерство госбезопасности), пистолеты, винтовки, автоматы, ручные пулеметы и гранаты. Подразделения «УВС» находились в Прибалтике, Молдавской ССР, Киевской, Одесской, Запорожской, Днеп­ропетровской, Харьковской и Могилевской об­ластях. Согласно приговору, в ходе проведенной операции было изъято: винтовок и карабинов — 21, автоматов — 9, ручных пулеметов— 3, пистолетов и револьверов — 19, гранат —5, более 3 000 штук боевых патронов, автомашин грузовых -32, легковых - 6, тракторов- 2, экскаваторов- 2, фиктивных гербовых печатей - 14 и тысячи различных   бланков,   отпечатанных   типографским способом...

Коммунист пишет маршалу письмо

     Вычислили организацию случайно. Коммунист по фамилии Ефременко решил проявить бдительность и написал на имя маршала Ворошилова письмо. Из него следовало, что некоторые офицеры распространяли среди вольнонаемных, работавших в «УВС», облигации государственного займа. Деньги на них рабочие сдали, а вот сами облигации так и не получили.

    Сигнал не оставили без внимания, и 23 октября 1952 года во Львове было возбуждено уголовное дело. В ходе первых же допросов обстоятельства, изложенные в письме, подтвердились. Было уста­новлено, что облигации покупались на черном рынке Львова. Кто-то из офицеров решил таким образом подзаработать, а в результате провалил всю организацию. Сразу же всплыли и другие факты, которые не могли не насторожить следователей. Из показаний Кудренко и других доп