Умурзак Ихтиляпов: «Можешь помочь человеку – помоги!»

Если бы стоял вопрос о том, каким способом нарисовать портрет Умурзака Ихтиляпова – красками, в реалистичном жанре, или обойтись аскетичной графикой, то я бы предложил другое – карандашный набросок. Из тех, что делают уличные художники: беглыми чертами выделяют характерные особенности глаз, скул, губ. В этих стремительных линиях незавершенность портрета очень бы подошла Ихтиляпову. У него ироничный прищур глаз, тонкие черты лица, а за улыбкой – как за занавесом, добрый юмор, широта души и жесткость выводов.

Об Ихтиляпове написано немало, достаточно прочитать книгу «Царское село – Шолаксай», которая дает разностороннее представление о самом авторе и его взглядах на историю людей, родного села, страны. Но поскольку в свои 65 лет Умурзак Бекдельдинович по-прежнему в рабочем седле и в народном статусе «красных директоров», то есть смысл кое о чем продолжить диалог.

– «Красными директорами» у нас называют тех, кто был успешным руководителем сельского предприятия и при социализме и при нынешнем капитализме. Это сложно – ломать себя, меняя взгляды, методы, привычки?

– Сложно, наверное, тому, кто принимает себя за маленькое такое божество с полномочиями, дарованными ему должностью. Отберите у такого должность, и он пуст, как бубен шамана. А что вы хотите от меня? Я всегда был рабочей лошадью, впряженной в большой воз ответственности и проблем. Особенно проблем. Они меня часто находили.

– Например?

– Ну, начнем с того, что я окончил Алматинский институт народного хозяйства по специальности бухгалтер и долго работал именно по выбранной профессии. А что такое главный бухгалтер при директоре совхоза? Это, в идеале, недреманное око, контроль за расходованием денег и материальных средств. То есть, цифры вне идеологии. Но по факту идеология довлела над всем: чтобы выглядеть лучезарно в рядах строителей коммунизма, для власти важны были показатели – привесы, надои, гектары, кормоединицы. Деньги – дело десятое. Совхоз, например, брал краткосрочный кредит на два года, под который обязывались получить 95 ягнят на сто овцематок, 85 телят на сто коров, урожай высших кондиций. Деньги исправно поступают, но между ними и реальными показателями – пропасть. По разным причинам: неурожай, бескормица, слабая техника... На директора давят сверху: не справишься с заданием – положишь партбилет на стол! И директор вынужден был ехать в Белоруссию и покупать там телочек для пополнения выходного поголовья коров, овец завозить с Алтая, Хакассии. Проходит два года, краткосрочный кредит переоформляем в долгосрочный, на пять лет. И все опять по наезженной тропинке. При Брежневе дважды совхозу списывали кредиты. Разве нормальная экономика при таком повальном самообмане могла существовать? И в этом мире кривых зеркал я был порой, как бельмо на глазу, потому что часто доказывал, как быстро мы вновь окажемся в долговой яме.

– С директором ругались?

– Мы с ним волею обстоятельств были в одной лодке. Так что здесь не главное, чье мнение важнее. Я отстаивал свое, он – свое. Однако когда трудовой коллектив хозяйства выдвинул меня на должность директора совхоза – был такой короткий период в конце прошлого века, когда руководителей предприятий избирали прямым голосованием – в райкоме партии все тихо спустили на тормозах. Я не вписывался в их привычную схему. По некоторым вещам со мной трудно было договориться.

– Тем не менее вы вскоре стали директором совхоза «Первая семилетка».

– Вы упустили один существенный момент, я им стал, когда уже побыл руководителем арендного предприятия. Для «Шолаксая» это были очень трудные времена: экономика встала, немцы – а по числу специалистов они занимали лидирующее положение – уехали, денег работникам никто не платил. Я тогда взял на пять лет в аренду мельницу и кирпичный завод. Мельница приносила живые деньги, потому что была загружена почти всегда – зерно возили со всей округи, мука считалась продуктом первейшей необходимости. Я занимался чистейшей экономикой – то, о чем мечтал всегда: получать дивиденды, выдавать зарплату, платить налоги, инвестировать доходы в производительность труда. А в «Первую семилетку» меня пригласили, чтобы спасти совхоз от разрухи, там я проработал три года, и в конце концов вернулся в «Шолаксай», куда меня настоятельно приглашало и руководство района, и местные жители.

– Поскольку мы с вами знакомы уже не один год, я часто замечал, что имя «Шолаксай» вы упоминаете с некими трепетными нотками.

– Все просто. Я родился в Шолаксае. Папа работал в Семиозерном главным бухгалтером банка. Однажды ночью к ним в дом постучали и папу увели. В местном отделении НКВД (Народный комиссариат внутренних дел) его пытали три дня. Это был 1937 год. В числе других 23 земляков его обвинили в связях с «Алаш Ордой» и дали 10 лет лагерей. Пятерых из этих 23 расстреляли. Мама рассказывала: у отца была роскошная черная шевелюра. Красавец, всего 21 год, любимая жена, работа, ребенок... Следователь брал его за шевелюру и бил что есть мочи об стену, об пол... Папу отправили в Северо-Уральский исправительно-трудовой лагерь с клеймом врага народа. В 1939 году его освободили, но не реабилитировали, так что с этим клеймом он прожил еще 19 лет. Естественно, весь мрак этих абсурдных подозрений лежал и на всей нашей семье. Нет ничего горше, чем быть без вины виноватым. Я поставил в центре Шолаксая обелиск жертвам сталинских репрессий. Там выбиты все 23 фамилии людей, которым режим изломал судьбу. Есть среди них и мой отец.

– В феврале этого года мы с вами ездили в Курган и я был свидетелем того как вас тепло там принимал и лично губернатор Олег Богомолов, и местные религиозные деятели. Понимаю, что это за ваш личный вклад в строительство церкви и мечети. Вы одним из первых отозвались и на возведение православного храма в Костанае. Четырех человек отправили в хадж... Есть на такие поступки некие глубинные мотивы?

– Есть. По казахскому обычаю меня воспитывала бабушка. По жизни ничего не давалось даром. В седьмом классе я уже бегал по конторам, просил выписать то угля, то отходов. Вилы, навоз, пастьба – все как у деревенских мальчишек. Я помню как сидел в длиннющей очереди к директору, потому что у него дни приема были ограничены. Может, поэтому, уже будучи сам руководителем хозяйства, я не ухожу с работы, пока не приму последнего посетителя. Острое осознание того, что есть люди, которые нуждаются в моей помощи, меня не покидает. Когда я, по завещанию мамы, искал на Украине погибшего в Великой Отечественной войне ее брата Султана, мне ведь помогали там десятки незнакомых людей. С их помощью я и нашел его последнее место упокоения, поставил там памятник. Вопрос веры – в людей ли, в Бога ли, в силы, которые дает нам эта вера – очень личный. Но при том любая вера подпитывается энергией конкретных действий. Проще говоря, можешь кому-то помочь – помоги. Все, что вне этого, пустая теория с красивыми словами.

– Ваш преемник, сын Мади, хорошо усваивает подобные уроки?

– Мади уже 35 лет, обустроил здесь дом, семью. У меня два внука и внучка, жена Калима, которая всю жизнь делила со мной радости и горести. Согласитесь, это хороший стимул для долголетия. Так что я во многом спокоен за дальнейшую судьбу предприятия, с которым связана жизнь почти трехсот семей шолаксайцев. Мне все больше нравится роль играющего тренера: советы мои, а результат игры – сына. В нравственном плане то же самое. Когда он внес сотни тысяч тенге пожертвований в проект вашей газеты «Жизнь на ладони» (речь шла о спасении больной девочки), я понял, что мои надежды на продолжение гуманных традиций сбываются.

А теперь без метафор и эмоций – о базисе, который Умурзак Ихтиляпов создал. Исповедуя принцип, что человек должен жить по своим средствам, он никогда не брал кредитов, поэтому никакие долговые ямы и ипотеки этому базису не грозят. У него 24 новых комбайна, канадские посевные комплексы, способные закрыть весеннюю потребность в технике, пекарни, магазины, ХПП, нефтебаза, автотранспорт... В прошлом неурожайном году Ихтиляпов за каждый день уборки платил комбайнеру по 13 тысяч тенге, исходя из того, что семью механизатора ссылками на плохую погоду не прокормишь. За уголь, который он привозит за сто километров, его пенсионеры и рабочие платят половину стоимости, а сено до пяти тонн он выдает бесплатно каждому своему работяге. За место в детском садике на 40 мест (с кочегаром, питанием, зарплатой нянечкам) родители оплачивают всего две тысячи тенге. Список можно продолжить. Но суть ведь не в арифметике. Суть в том, что все это создано волей человека, верящего в вечное и доброе. Редкое для наших времен качество.