На улице громыхнуло так, будто кто-то в сапожищах пробежался по железной крыше, потом еще раз, и еще. Пришлось подняться и, не зажигая керосинку, отдернуть занавеску. За окном полыхнуло, высветив мельчайшие камешки во дворе, сосны в саду, пригорок у речки. «Слава Богу, всего лишь гроза, - успокоился Пименов, ловя струи холодного воздуха из распахнутой форточки. Туча заходила со стороны Каменного озера, охватывая горизонт и озаряя все вокруг сполохами молний. Между тем ветер все крепчал, ударяясь о стены еще не старого дома, построенного Владимиром Карловичем Рюбиным из добротных деревянных плах. Потом окно оросили первые капли дождя, и вот уже его струи зачеркнули робкие ночные огоньки недалекого города.
Петр Иванович Пименов, тоже человек военный, подполковник, принимал конный завод у полковника Рюбина ранней весной, когда еще только грозил разливом Тобол. Владимир Карлович надеялся уехать посуху, но не сложилось, пришлось спускать на воду лодку. Петр Иванович с делами освоился быстро, порядок в заводе держал, несмотря на все пертурбации. Делая, конечно же, принужденную скидку на новые времена и шумную показную демократию. Что и дало потом повод конезаводским старикам в своих «мемуарах» посетовать, вот, мол, Пименов-то послабее Рюбина, вольнее при нем было народу.
Конечно, посвободнее, если не сказать хуже, время совсем другое пришло, мутное, непонятное... все стало тягостным,.. временным? За Рюбиным была держава, весь уклад еще той жизни и триста лет династии Романовых. За Пименовым — Временное правительство. Сразу трудно было понять — временное это как? Сегодня есть, а завтра? И вместо государя то Керенский, то Колчак, то Троцкий, то Дутов... Вот опять имя Александра Ильича Дутова замаячило на дальних горизонтах, а скоро, очень скоро пример мятежного атамана потянет за собой Пименова в такие дали...
Туча ушла на Кустанай, полыхало уже за горизонтом, а сон все не шел. Гроза над городом, да дождь в степях, над лугами, это благо, конечно, как божий дар. Будут сенокосы, будет хлеб у крестьян, крепче деньгами станет город. А бывало и так ведь, что громыхнет со стороны Кустаная и принесет оттуда чуть слышный запах пороха. И топот копыт был слышен, и нестройное «ура» доносилось, и даже крики раненых. Совсем рядом от города конный завод, всего-то речка отделяет да десяток верст. И хоть не было боев на его околицах, эхо всех событий непременно докатывалось и сюда. Пришел к власти ревком — подавай лошадей для красного кавалерийского полка. Выбили красных чехословаки с Дутовым, пополняй, Пименов, конские потери атамана-полковника. И не сметь перечить, не то время, кирпичных стенок хватит на всех несогласных.
Петр Иванович жил в одиночку в большом директорском доме об одиннадцати комнатах. И хоть часть помещений занимали казенные кабинеты, присутствие, да одну — экономка, все одно для неженатого человека чересчур просторно. Наверное еще и потому завел Петр Иванович привычку вечерами обходить конюшни, а раз пришел, то заводить разговоры с конюшенными людьми. Они-то и любили рассказывать, как в последние годы ездили за породными жеребцами под Астрахань, в конюшни богатого калмыка Дондукова, как гнали потом купленный табунчик домой. Владимир Карлович любил сам возглавлять эти экспедиции. Развеяться, вспомнить кавалерийские навыки, с новыми людьми повидаться, старых знакомых навестить.
Петр Иванович этого удовольствия был лишен. Какая Астрахань, когда уже в Тургае непонятно какая власть. В Кустанае сегодня городская дума, а завтра, революционный комитет. И опять же временный. Петр Иванович не чурался газет, но из столиц они шли неспешно, пока добирались, все менялось в корне. Местная газета тянулась поспевать, но тоже не радовала свежими новостями. Вдруг затеяла печатать переписку кустанайских крестьян с графом Львом Николаевичем Толстым. Граф-то он граф, Петр Иванович и сам не прочь был перечитать его сочинения. Особенно любил «Севастопольские рассказы», о недавней Крымской войне, о стойкости русского солдата в осажденном вчерашними «друзьями» городе.
А тут — переписка с крестьянами о смысле крестьянской жизни. Газета напечатала письма великого писателя, когда тот был отлучен от церкви и отправился в свой последний путь на неведомую для всех станцию. Как это понимать и чего ждать от таких времен? И не в тот ли момент начался раскол в обществе, когда половина страны скорбела о кончине великого графа, а другая половина знать его не хотела. Какому богу молиться, когда такие люди отходят от церкви?
С такими вот нехорошими мыслями Петр Иванович с трудом задремал под самое утро. И вот уже из-за красной конюшни блеснули первые колкие лучи солнца, и вместе с ними утвердилась в голове мысль: не будет проку... надо уходить... Куда? С кем? Мысль эту он вынашивал не один час и не одну ночь. Отмахивался от крамольных дум и снова возвращался. Надо уходить. Конный завод для военных нужд ставился, а здесь, получается, совсем другой распорядок. Особенно возмутил Петра Ивановича случай, когда за своими лошадьми поехали посланцы новой власти в Александровку, а лошадок-то и нет. Революционные повстанцы реквизировали, прибрали себе и родне раздали.
За другими лошадьми взамен утраченных приехали в конный завод. Ну а куда же еще?Петр Иванович тогда и решил: уйду... и лошадей уведу. Пименов делал свой непростой выбор после долгих и мучительных раздумий. Ужасно не хотелось срываться с места, уходить в неведомые земли, где никто не ждет его, русского офицера. Но у него, как у тысяч других людей в серых и сизых шинелях, был один, но очень важный стержень. Воинская присяга, одинаковая для офицера и рядового солдата. Присяга дается один раз в жизни, и изменять ее веским словам — большой грех.
В этом месте своего рассказа я просто обязан остановиться. Воспоминания конезаводских стариков перечитывал я очень внимательно и не один раз. И если в адрес первого директора завода полковника Рюбина попадались и добрые слова, и наоборот, то в адрес Пименова высказывались деды однозначно. Сам ушел в Китай, пытался увести за собой все конское поголовье, а в итоге просто погубил завод. Ни единого намека даже на оправдание. Ну, наверное, заслужил Петр Иванович горькие слова. А мог ли он поступить иначе? И как это — иначе? Нацепить на шинель красный бант и с криками «ура» принимать посланцев новой власти? Чтобы назавтра хлебом-солью встречать казаков атамана Дутова?
Я не хочу оправдывать этого человека, что было сделано, то сделано. Волею одного человека прахом пошел труд целого поколения. Я просто пытаюсь понять логику его поступков. Пименов присягал императору и России. Государя уж не было, но держава-то осталась и был выбор, с кем идти дальше. С Троцким? Кому он присягал, этот новый военный министр или комиссар, как его там, какому делу служил? Уходить за Дутовым? Как ни суди, а Дутов Пименову был всяко ближе. Тоже военный человек, тоже за державу бился. За державу, а не за революцию. Воевал. И в японскую, и с германцами...
В тот же день Пименов отозвал в сторонку Павла Герасимовича Зотова, слесаря-механика, уважаемого Рюбиным человека, сказал твердо:
- Будем уводить конный завод. Всех лошадей, весь скарб, все, что можно увезти.
Тот чуть не грянулся оземь.
- Куда уводить, зачем?
Петр Иванович не стал уговаривать и объяснять, куда и зачем. Просто рявкнул на него:
- Для красных лошадей бережешь?
Наверное, это было самое тяжелое время для конного завода, его людей и подопечных. Собирались не враз, как потом рассказывали старики, тянули время, искали повод задержаться. А коллежский асессор Андрей Васильевич Степанов отозвал в сторонку Зотова и шепнул по секрету: «Ты не шути с этим делом, знаешь, он тебя, если что, в карательный отряд сдаст». Оттуда возврата не было, никто еще не возвращался, и Зотов подчинился. Ушли, когда фронт громыхал уже где-то у Троицка и армия Михаила Тухачевского все ближе подходила к Кустанаю. Ушли, оставив пустые конюшни, невеликие запасы овса и сена. Первые дозоры красной армии вошли в конный завод, бойцы, не поняв, отчего пусты денники, почесали в затылках и поскакали дальше, на восток.
А беглый караван брал южнее, уходил в сторону Семипалатинска, оставляя по дороге часть лошадей и инвентаря. Что-то просто потеряли, то-то припрятали на время у крестьян, в надежде потом вернуться и забрать свое. Где то неподалеку, чуть в сторонке, постоянно маячила волчья стая. Серые крались по следам, караулили слабых. Зотов потом рассказывал, как и в дороге тянул время, всеми силами пытался задержать уход. Как-то раз вроде бы нечаянно рассыпал овес, и пришлось собирать, потом износилась и лопнула упряжь.
Погоня была, конечно, ибо хорошая лошадь в те годы цену имела немалую. Новая власть быстро разобралась, отчего пусты конюшни и куда двинулся подполковник Пименов. И догнали беглый караван в сопках, у самой монгольской границы. Потом был долгий путь назад. На обратной дороге застигла их зима, по словам очевидцев, повозки так заносило снегом, что приходилось долго откапываться. Два человека отстали в пути, никого из них не нашли. Или замерзли, или съели волки — кто знает?
В конный завод вернули более сотни лошадей, почти весь инвентарь, но где-то в дороге лошади подцепили сап, страшную болезнь, неизлечимую в то время. Только и того, что дотянули до дому инвентарь, а лошадей пришлось... расстрелять. Человеческая жизнь тогда ничего не стоила, а конская? Рука не поднималась убить беззащитное животное, которое тебе служило верой и правдой, а пришлось. И снова все племенные дела надо было начинать заново, уже с новым руководством и при новой власти.
А как же Пименов, что сталось со Степановым, где нашли они себе стол и кров? Тут уже слово дам очевидице тех событий, хотя и с оговоркой: что-то могла спутать или забыть уважаемая Анна Павловна Тарасова, дочь упомянутого здесь Зотова. Времени-то немало прошло. И все же:
- Где Пименов, не знаю, а Степанов был в Китае. Его дочь Нина (она у нас в Кустанае работала в аптеке) ездила к нему в гости. У него там была новая семья и четверо детей. Нина ездила к нему, когда у нас с Китаем были хорошие отношения (это значит, в те годы, когда Никита Сергеевич Хрущев еще не успел разругаться с Мао Цзедуном — прим авт.). А когда в Ташкенте умерла дочь Степанова Маргарита Андреевна, на похоронах был один из сыновей Степанова. Как он сюда, в СССР попал, не знаю.
Судьба второго директора конного завода мне тоже не известна. Может быть, ушел он в Харбин, возможно, следом за Дутовым в Суйдун. Не исключено, что там полковник Дутов и подполковник Пименов встретились. Все может быть. Но в середине пятидесятых годов китайское правительство выдавило в СССР почти всех русских людей. В Конный завод, так тогда назывался поселок, приехали около пятидесяти семей. Ракитины, Тюкавкины, Акуловы, Сенотрусовы, Неволины, Пляскины. Ни Пименовых, ни Степановых среди этих семей не было....
Бывший в то время директором Александр Сергеевич Голубых рассказывал (к его воспоминаниям я еще вернусь), как уговаривал он конезаводцев строить себе дома, какие блага сулил. Хотелось ему, чтобы рос поселок, чтобы люди хоть после войны не ютились в бараках да землянках. Но редко кто брался за это дело, все боялись не потянуть. Голубых и ссуды обещал, и стройматериалы, даже сам за лесом на Урал ездил. Когда приехали русские люди из Китая, проблемы не стало. Прибыли они все летом, а к зиме уже каждая семья выстроила себе дом. Пекин — так до сих пор именуют этот кусочек села. Но это уже совсем другая история. Как и сама тема русских людей в Китае. «Все началось в Харбине»?
Из воспоминаний конезаводцев.
Анна Павловна Тарасова:
«В январе 1923 года у меня была свадьба. Конный завод дал несколько пар лошадей. Был сделан «красный выезд», в церковь ездили венчаться...
Между собой люди жили дружно. Собирались несколько человек кучкой по воскресеньям и, допустим, для одной семьи накосят сена. Хозяйка готовит только обед, махорку и водку. Накосят сено, стог поставят. В следующий раз другой семье накосят. Одному ведь трудно накосить сена на зиму для своего скота. А вот так собирались несколько мужиков и для себя сообща делали.
При советской власти здесь (в Затоболовке — прим авт.) был детдом. Помню, как еще из Америки привозили хлеб, этим хлебом кормили детей. Ширяева была первым директором детдома»
Григорий Захарович Соломатко:
«Рюбин сам выезжал под Астрахань и выбирал маток. Жеребцов брали под вексель, каждый месяц приводили на проверку. Но это было не при мне. При мне уже вывели жеребцов кавалерийских. Готовили лошадей для кавалерии...»
Леонтий Алексеевич Тявин:
«Квартиры здесь были очень уплотненные, почти в каждой жили по две семьи. Вот мы жили, нас было семь человек, да с нами жила семья зятя, четыре человека. А квартира наша была в саманной казарме около конторы.
Пахали на быках, сеяли и боронили на лошадях».
Ефим Ефимович Ольховский:
«Майкольский совхоз и совхоз № 641 — это все была территория конного завода. Там всегда косили сено для крупного рогатого скота. Сюда, за Затоболовку, где был детский дом, тоже доходила территория конного завода.
Хорошо помню ярмарки, байгу. Устраивали байгу на конном заводе. Там участвовали только казахские лошади. Соревнования устраивали на дистанции 5, 10, 15, 25 километров. Скакали и на конном заводе, и в Кустанае.»
Борис Александрович Зевакин:
«В 1943 году я ушел в армию, вернулся в 1951 году. Пошел работать в кузницу, учился у Петра Поликарповича Горохова. Был молотобойцем и учился. Горохов умел сам ковать коня, без станка. И меня научил. В гражданскую войну Горохов был у Колчака, потом ушел, когда под Оренбургом был фронт. Когда казаки стали отступать, он примкнул к красным, да так и остался».
----------------------------------------------------
Снимки снова архивные, примерно тех и последующих лет. Семья переселенцев еще столыпинских времен; старый Кустанай, видно, что изначально в городе занимались его озеленением; степи, еще до целины, сев на быках, уборка хлеба на лошадях, дети, возможно, из того самого детдом. И трое парней в военной форме, один — с двумя Георгиевскими крестами. Где воевали, за что награды, живы ли их потомки?
