Сейчас уже никто не скажет, почему самое тяжелое и рисковое предприятие в самом главном заезде на очень весомый приз выпало на позднюю осень. Просто никого, кто принимал решение, уже нет в живых. А призом в этом заезде было сталинское постановление о создании Кустанайской породы лошадей. Плюс, конечно, очень немаленькая по тем временам денежная премия. Кое-кто из стариков, которые оставили свои воспоминания, утверждают даже, что речь идет о Сталинской премии. А это очень приличные деньги, даже и раскинутые на коллектив. Но нигде более про эту премию речи не было, так что не уверен...

Итак, где-то к концу ноября 1949 года было ясно, что новая порода сложилась, вот она - стоит в денниках, бьет копытами. Или в табунах по степи гуляет. Первая в Казахстане собственная порода лошадей. И такая, в принципе, как хотели — под воду и под воеводу. Громадная работа была проделана не только у нас, на Кустанайском конном заводе №48, был в ней труд и коллектива Майкульского конного завода, участие Всесоюзного НИИ коневодства. Уже после войны к работе подключились на Троицком конном заводе в Челябинской области. Остался маленький, как казалось штришок в виде суточного пробега на выносливость. Лошадь новой породы должна была проскакать сотню километров за означенное время. Все предельно просто: лошадь скачет, наездник ее направляет, сопровождающий фиксирует.

Ноябрь нехотя перетекал в зиму, изредка попугивая слабыми заморозками и холодными, переходящими в снег дождями. Снежок то выпадал, то вымерзал по степям, да буграм, но уже скапливался в лесках и оврагах. Старожилы понимали, конечно, что эти мерзкие дожди со снегом в любой момент могут обернуться метелями и сугробами, и тогда не дай Бог оказаться одному в буранной степи. Чиновникам из столичных контор (офисов тогда еще не было) эти наши сугробы казались чем-то нереальным, может быть, даже выдуманным. В самом деле, в теплой Алма-Ате трудно себе представить, что такое буран в кустанайской степи на исходе ноября. Да если бы и представили, вряд ли что изменилось. Главное было — чтобы лошадь пробежала, наконец, как положено, о чем и составлена была бы нужная бумага. А потом уже можно, вытянувшись мысленно во фрунт, продиктовать телеграмму: «Докладываем Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, о новой трудовой победе казахстанских коневодов...» И добавить все положенные по такому случаю слова про сплоченный народ, который идет, направляемый партией, предельно верной дорогой... И правда, куда же мы без партии, как дети неразумные, в родной степи заблудимся...

Вот так и двинулись в путь в конце ноября, когда хороший хозяин корову дальше двора не пустит. Ну, ладно, не будем о грустном, дело есть дело. Дожди к этому дню иссякли, буранов вроде не обещали, солнышко даже пригревало. Словом, все было в руку, можно выезжать. Жеребца, а заезд начинал крепкий, выносливый жеребец Забой, оседлал тренер конного завода Константин Иванович Дир. Он же решил, не доверяя никому, проскакать эту сотню километров самостоятельно. По принципу «если хочешь, чтобы дело было сделано как надо, сделай его сам». Да и что это за дистанция для хорошего наездника? «Мы красные кавалеристы и про нас...»

С его сыном, отвлекусь для полноты картины, я учился в одном классе Конезаводской восьмилетней школы. Невысокий был пацанчик, которого вечно третировали за малый рост и странную фамилию. Это сейчас она вызывает ассоциации с комбайнами известной фирмы и даже мелькает мимоходом мысль — не родня ли миллионерам? А тогда ничего кроме насмешек. Малый рост уместен тоже. Хороший жокей всегда мал ростом и невелик весом. Мать помню этих самых Диров, тоже была невысокая, худенькая женщина. Однажды случился при мне разговор моего отца с Анной Степановной Дир, и я заметил, с каким почтением он беседовал с нею. Была, оказывается причина и давно сложившееся уважение друг к другу.

Стартовали, правда, неудачно. Где-то на пятидесятом километре Забой попал, видимо, в сурчиную нору и захромал. Константин Дир расстроился. Полпути, можно сказать, прошел, и вот незадача. Ему посоветовали взять взамен резвую молодую кобылку Бутафорию, правилами испытаний это не возбранялось. Форс-мажор, как теперь говорят. Константин, озабоченный помехой, оседлал кобылу и собрался уже было снова в степь. «Да стой же, куда ты, - попытался остановить его начкон. - Оденься теплее, перекуси, успеешь».

И правда, не один десяток лет, не одно поколение коневодов шли к этому финалу, и пришли в конце концов. Час или даже день задержки уже ничего не значили. Эх, повернуть бы время вспять, да настоять на своем, чтобы поел человек, оделся как следует. А может быть, и вообще отложить до теплых дней всю процедуру. Или дать бы ему в руку обычную для нас вещь — сотовый телефон. Да откуда же его взять в те годы, когда у всех еще великая война в памяти, а вокруг повсеместно разруха? Обычный проводной телефон, и тот доступен был лишь начальству.

Трудно сказать, почему Дир не стал никого слушать, а подтянул потуже упряжь и снова двинулся в степь. Может быть, хотел побыстрее исполнить свой, как он считал, долг. Может быть, даже и в мыслях не было, что в такой чудесный день погода может перемениться и тогда рухнет все. Прогноз погоды? Да даже сегодня трудно точно предсказать, что и как будет. «Местами усиление ветра, буран». А за окном солнышко светит. Покажите мне, где эти места с бураном? Так было и в тот ноябрьский день. В голой степи, куда и подъехать-то кроме как на лошади не на чем, ударил вдруг прямо в лицо наезднику снежный заряд и началась настоящая буря. Кто бывал в степи поздней осенью или зимой, знает, как это бывает. Ветер буквально валил с ног, густой колючий снег мигом засыпал следы копыт.

Всадник был обречен. Легко одетый, уставший, не успевший даже перекусить, теоретически он мог уложить лошадь на снег и согреваться ее теплом. Но разве же она улежит, когда ветер доносит издалека жуткие волчьи запахи, метель моментально насыпает на тебя сугроб, а холод такой, что без движения мигом околеешь. Человек уходил в мир иной, подгоняемый ветром, засыпаемый снегом. Этот снег и быстро наметенные сугробы, скорее всего, не дали волкам подобраться поближе к замерзшему человеку и бродящей рядом лошади. Но и людей заставили поискать их, хотя фигура лошади, конечно же, видна издалека. Лошадь, кстати, выжила благодаря полученной от местных предков способности тебеневать. Иначе говоря, добывать из под снега засохшую траву и тем кормиться.

Нашли их не сразу, понадобилась пара дней, чтобы углядеть в заснеженной степи под Майкулем лежащего человека и бродящую неподалеку лошадь. Хоронили всем конным заводом, забыв на время испытания. Прощаясь с тренером, говорили, как обычно, всякие правильные слова, каким он был хорошим человеком и наездником, как любил он свое дело и целиком отдавался ему. Женщины плакали, толпа провожающих не редела, как это часто бывает зимой на подобных печальных мероприятиях. Очень уважали человека, и погиб он, можно сказать, геройски, за общее дело.

И вот вам мистический финал, в который кто-то верит, а кто-то — нет. Ребята конюхи к месту прощания привели ту самую кобылу со странным именем Бутафория. Ну, чтобы тоже могла проводить в последний путь. Все ж таки вместе в степи бедовали, и не ее вина, что осталась она жива, а он вот так... ушел. Отзвучали речи, вздохнул своими медными трубами духовой оркестр. Какая-то старушка оглянулась на кобылу и ахнула. Она же тоже плачет! Те, кто стоял поближе, увидели крупные слезы, катившиеся по породистому лицу, извините, морде кобылы. Те, кто не видел это лично, говорят, что лошади по такому поводу не плачут. Глупости это. Да и какая может быть кобыла на похоронах?

А вот люди потом видели у Анны Степановны, вдовы погибшего тренера, пожелтевшую от времени фотографию с тех самых похорон. Была в те времена такая привычка — фотографировать и эти грустные дела для какой-то памяти. Так вот, за людской толпой людей был четко виден лошадиный силуэт. Была, была на прощании кобыла! Про этот случай кто-то рассказал журналисту районной газеты «Строитель коммунизма», и в ноябре 1981 года там был напечатан очерк «Бутафория». Со ссылкой на ветеранов конезавода Николая Сергеевича Литвинова, Ивана Генриховича Деккер и Геннадия Ивановича Бендус, которые все это видели. Так что историю можно считать вполне достоверной.

Где-то я читал, что из всех домашних животных душу имеет лишь собака. Да и то не всякая. Может быть, лошадь тоже ее имеет? Чем она в принципе, отличается в своих отношениях с человеком от собаки? Да ничем.

Кому-то могут показаться странными клички, которые давались лошадям. На самом деле тут нет ничего странного. В нашем коневодстве, в отличие от западного, принято, чтобы в именах лошади обязательно присутствовали буквы, а еще лучше, целые слоги от имен ее родителей. У Бутафории вполне могла быть мама Фора и папа Буран. Имена им давала моя мать, Моторико Валентина Михайловна, которая работала в конном заводе зоотехником-селекционером и имела художественные склонности. Во всяком случае, все таблички с кличками лошадей на конном заводе были выписаны ее рукой.

В 1937 году ее родители стали вдруг врагами народа и сгинули в лагерях ГУЛага, а ее саму поместили в детдом в Ростове-на-Дону. Есть у меня фото матери с подружками на фоне плаката «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». В детдоме она была пионервожатой класса, сплошь заполненного еврейскими детьми, с таким же клеймом в биографии. Когда немцы в ноябре 1941 года в первый раз брали Ростов (а они взяли его еще раз, годом позже), она вывела детей к своим через какой-то горный перевал. За время оккупации в городе было уничтожено 27 тысяч евреев.

В годы войны она могла поступить в художественное училище в Москве. Но там не было ни стипендии, ни общежития. А в зооветеринарном институте все это было. Так она стала коневодом и одним из авторов Кустанайской породы лошадей.

Но это вообще уже совершенно другая история....

- Я вставал всегда в 4 часа утра, шел на работу. В каждой конюшне был свой распорядок дня. Чистили лошадей, работа оценивалась по категориям. Осматривали лошадей тщательно, по спине и бокам проводили чистым платочком, и если платочек пачкался, крепко доставалось конюху.

- В 1937 году тренера Владимира Ниловича Сидельникова арестовали и посадили как врага народа. Алексей, сын его, был вначале жокеем у отца, а потом у Якова Титовича Клименко. Отсюда он и ушел на войну, а после вернулся и стал работать уже тренером. Алексей был очень хорошим жокеем, все старались сманить его к себе, но бесполезно.

- Работал я неплохо. Через это и был все время на повышении и премировался. На тракторе работал — премировали. А премировали тогда так: давали вещи. Вот я, например, получил отрез на костюм. Деньгами не премировали.