Мы сидим в его тесном кабинете, зажатом между цехами и торговым залом, и смотрим видео про заграничную жизнь. Место действия – Австралия. Тамошние люди улыбчивы и говорят на русском языке. Пазников среди них. К бизнесу эти встречи не имеют никакого отношения…

За выпивку – в штрафники!

– Алексей Степанович, с чего начали свой бизнес?

– С одного единственного станка. Я тогда был заведующим машинно-тракторной мастерской, а когда в экономике пошел развал, то мне вместе с Дмитрием Соколовым (он работал токарем) вместо зарплаты выдали станок для шлифовки коленчатых валов двигателей внутреннего сгорания. Руки-ноги-голова оказались на месте, вот так и выжили. Вместе с Соколовым (он все эти годы мой заместитель) придали бизнесу нынешние параметры.

– Название вашего предприятия – «Люнет» – вызывает у меня ассоциацию с чем-то цветочным…

– Ну, с некоторой натяжкой можно и так. Хотя оно обозначает приспособление для поддержания крупногабаритной детали при ее обработке в равновзвешенном состоянии. Пошло это с тех пор, когда в районе было много мелких реммастерских, но они либо дышали на ладан, либо были нацелены на то, чтобы обслуживать только сельхозпотребности собственных хозяев. Вот тогда мы и развернулись, принимая заказы под честное слово, без всяких процентов. «Люнет» – это поддержка крестьян в бизнесе.

– Вы не курите, участвуете в районных соревнованиях по лыжным гонкам. И, наверное, железной рукой внедряете у себя на предприятии принципы здорового образа?

– Я прагматик, прежде всего. Человек без пищи и воды может прожить несколько дней. Попробуйте прожить без воздуха хотя бы минуты три. У нас на предприятии кузница, сварочные работы без конца, двигатели после ремонта прогоняем – в общем, не альпийский климат. Поэтому я бегаю каждый вечер семь километров, накачивая легкие вовсе не из любви к пейзажам. И каждому, кто не курит, выплачиваю по 500 тенге. Выпивка же наказывается штрафными работами по всяким хозяйственным делам. Конечно же, я сужу о людях не с позиции бестелесного ангела. Просто есть вещи, которые охотно поддерживаются коллективом. В частности, мотивация быть здоровым и трудоспособным. Три-четыре путевки за счет предприятия в санаторий – одна из таковых. У меня хороший профессионально подобранный коллектив. Порядка полсотни человек. Уже лет как 13 занимаемся ремонтом сельхозтехники, поставляем запчасти.

Брошенная девушка
и жизнь за кордоном

– Алексей Степанович, а с какой стати во дворе вашего предприятия стоит памятник Моисею Урицкому, а также скромный монумент безымянной девушки?

– Девушку я нашел в соседней области совершенно брошенную. Она хоть и бетонная, но это ведь редкий памятник девушке-агроному. Касательно Моисея Урицкого, имя которого 64 года носил наш район, то я подобрал его со свалки исключительно из уважения к труду того безвестного скульптора, который, на мой взгляд, очень талантливо поработал над камнем. Хотя и из истории, как из песни, слов не выкинешь.

– Это вы о чем?

– О родительских корнях, в частности. Я до 90-х годов писал в анкете, что родственников за границей не имею. Так мне велел отец, да и кадровики тоже: дескать, чем меньше о тебе знают, тем крепче ты спишь. Хотя родственники были – в Австралии.

– Ого! Далеко занесло!

– Начало тому положила Первая мировая война, а продолжила война гражданская. Была крепкая казачья семья Пазниковых. Во время гражданской войны так получилось, что многочисленные братья оказались по разные стороны фронтов: одни воевали за красных, другие – за белых. В итоге и белые, и красные оказались в Китае (Манчжурия), воссоединившись и забыв былые распри. А в 50-х годах между СССР и Китаем пошел разлад, русским дали знать, что пора собирать чемоданы. Мой отец в своих письмах-воспоминаниях пишет, что сделано это было достаточно корректно: кто не хотел ехать в Союз, тому были предложены на выбор Турция, Австралия, Канада, Аргентина, либо надо было принимать китайское гражданство. Вот так мой отец, Степан Алексеевич, с шестью членами своей семьи в 1954 году оказался в распоряжении Сорочинской МТС. Другие же родственники предпочли Австралию. Дед, проживший 92 года, и отец похоронены здесь, на моей казахстанской родине.

– Как их приняли после китайского житья-бытья?

– По уму да по труду. Отец долгое время работал водителем, имел трудовые награды, занимался пчеловодством, сажал великолепные сады. Он мог выделывать овчину и шить сбрую, плотничать, слесарить, строить. При шести своих классах удивительно грамотно писал. Ну и общественник еще тот: до отъезда в СССР был избран председателем отделения Общества советских граждан на станции Ваньгин. Это было равнозначно нашему председателю поселкового совета.

– Что же крамольного было в том, что родственники живут в Австралии?

– Ничего. Я был там несколько раз, они приезжали сюда, в Сарыколь. Обычные работящие люди. Но меня поражало в них, как они из поколения в поколение сохраняли трепетное уважение к русскому языку, к тому, что нынче мы называем фамильными ценностями. И еще – неугомонное любопытство к нашей истории, например, к истории освоения целины, которая, по сути, для моего отца и матери стала судьбоносной. Жаль, но мне кажется, что в последние годы к этому пласту нашей казахстанской общности интерес теряется. А ведь великое интернациональное переселение народов на Американский континент и в пустынную Австралию сделали эти страны теми, какие они нынче есть. Что ж наш целинный опыт дружбы народов забывать? Это не пустая риторика: я, например, затрудняюсь ответить, кто придет на место моих профессионалов-станочников через 10-15 лет. У меня кузнец, ему уже 65 лет, кавалер многих боевых и трудовых наград, по-прежнему встает ни свет ни заря и добирается до предприятия, поскольку знает, что заменить его некем.

О колхозе и кредитах

– Вы скучаете по советским временам?

– С чего бы? Когда я поступал в институт, то меня попытались было отчислить с подготовительных курсов, хотя я видел, что мои оценки лучше тех, кто оставался доучиваться. Блат делал свое дело. Но я пошел наперекор, и меня оставили. Так что проблема не в том, при каком ты общественном строе живешь – капитализме или социализме, а в том, что при любом раскладе у тебя есть шанс остаться человеком. В Афгане я был в ракетно-зенитном подразделении. Нет, в штыковую не ходил – не было такого приказа. Так вот, каждый год мы, три десятка ветеранов-афганцев, собираемся, чтобы отметить памятную дату вывода войск. Поминаем павших друзей. Планируем, чем помочь инвалидам. И при том мы не ругаем Союз и не хвалим его, пославшего нас на эту войну, потому что все это уже перевернутая, пусть и трагичная, страница каждого из нас. Жизнь идет своим чередом.

– На ваш взгляд, что определяет стержень нашего крестьянства?

– Например, я не пашу землю, но хорошо отдаю себе отчет в том, насколько важна в этом деле моя пролетарская мастерская, на которую хоть сейчас вешай эмблему серпа и молота. Что касается собратьев по сельскому бизнесу, то их работа полна рисков, и, стало быть, готовность к ним определяет сущность человека. Такой человек сдержан на эмоции, но готов помочь каждому, кто оказался в беде. У нас, у сельчан, все еще сильно развит колхозный принцип – от каждого по способности и каждому по труду.

– Принцип-то хороший. Что мешает ему внедряться в современные реалии?

– Есть, знаете, твердое ощущение, что сельчанам не очень доверяют. Я никогда не брал кредитов, потому что условия, которые выставляли банки, были кабальными. Ситуация коренным образом не поменялась. Нет длинных займов. У меня еще достаточно крепкое станочное оборудование, но я уже вижу, что надо бы готовить ему серьезную замену: век советских «Беларусов» и таких же комбайнов кончается. Но чтобы переоснастить производство, нужны очень глубокие инвестиции. Однако пока что мы тешим себя, что, как всегда, выручит энтузиазм и смекалка. Увы, времена героев прошли, теперь во всем главенствует холодный расчет.