Огромное озеро с тяжелыми свинцовыми волнами тяжело плескалось в обрамлении густозеленой камышовой каймы. Но выглянуло солнце, и оно преобразилось: стало невероятно голубым. Таким, во всем водном великолепии, я застал его четверть века назад. Глубокое, до четырех метров, оно одновременно и притягивало, и отпугивало... «Океан заслуживает, чтобы о нем писали так же, как о человеке». Эрнест Хэмингуэй «Старик и море».
Обустройство
Озеро тоже звали Океан. С берега, чтобы дойти до чистой воды, надо было с полсотни метров пробираться сквозь мелкие разливы, усеянные жесткой травой. Потом упираешься в стену двухметрового камыша. Под ногами становится глубже, на каждом шагу кочки. А потом, стоп: глубоко. Вваливаешься в деревянную лодку и, упираясь шестом, ломишься сквозь заросли. И вот он, Океанище!
– Вон там, видишь? Просеку в камыше, – Володя Гуськов показывает мне на северной стороне кусочек свободного полого берега. – Там почва более-менее твердая. Привезу туда несколько машин песка, поставлю грибочки, и будет пляж. Пусть детишки радуются.
Я знал, что так и будет. Володя тоже. Ему было тогда чуть больше сорока лет. Невысокого роста, кряжистый, со звучным говором, он всем своим видом воплощал хваткого крестьянского мужика. И у него все получалось.
Сделано
На следующий мой приезд, к озеру, поверх мелководья, уже лежали узкие дощатые мостки. Стоял деревянный сарайчик для хранения сетей. Вспаханное полукружье земляного вала и легкий, без замка, шлагбаум на въезде подчеркивали намерение хозяина придать территории обжитой вид.
Весной в этом же полукружье Володя с женой Олей высадил длинный пунктир из сосенок, рябины, дикой вишни. Земля, никогда здесь не знавшая лопаты, была тяжелая, сцементированная пластом корневищ диких трав. Ее тоже вспахали, усеяв полосу картошкой. Она была им здесь и не особенно нужна: в Новонежинке, где они жили, было поле соток в тридцать, с него собирали себе на еду, но большую часть тратили на корм скоту – паре коров, телятам, свиньям, курам. Скот был единственным источником пропитания семьи: продавали молоко, осенью мясо. Совхоз «Новонежинский», в котором работал Володя шофером, а его жена Оля медсестрой, давно закончился.
Я иногда ночевал в их доме. За ночь он выстывал. Хозяева вставали задолго до рассвета: надо было растопить печку, забросить в нее угля. Потом накормить и напоить скот. И также вечером. Изо дня в день. Я присоединялся, и мы с Володей таскали ведро за ведром из полуразрушенного колодца соленую воду. Для человека она была мертвой. Воду для чая, для еды семья покупала. Рядом с домом когда-то тянулся центральный водопровод с колонками. Приватизация прошлась по нему косой – металл некие люди выдрали и увезли. На земле вдоль поселка долго оставался длиннющий шрам из вывороченной почвы.
Жилище
Океан был знаком Володе еще с малолетства. Если от дома по прямой и пешком, это километров двенадцать. Кружным, по дороге, шестнадцать. Озеро приходило к нему во снах. Он много рыбачил и на других водоемах, но этот был особенным. Так бывает, когда у тебя есть на земле место, притягивающее с невыразимо обаятельной силой. Место, где даже одиночество сладкое. А любая неудача кажется временной.
Жилище получилось шикарным – Гуськов делал его на годы. Все там же, на западной возвышенности. Мощная каменная печь, стены обиты смолистой сосной, наполнявшей землянку хвойным банным духом. Из толстой доски, пятидесятки, стол посередине, словно капище, культовое сооружение в языческом храме. Просторная, с крышей из бревен и дерна, она надежно и уютно укрывала от любой непогоды. Непреклонным правилом для всех случайных и неслучайных поселенцев была поддержка чистоты. Запасы крупы, чая, растительного масла, сахара не переводились. Каждый считал своим долгом оставить хоть что-то следующим гостям. Здесь была отличная охота на уток. Здесь двухкилограммовые сазаны легко рвали сети, а карась, океанский золотой карась, по вкусу считался лучшим в округе.
И создавалось впечатление, что Гуськову повезло. С неба свалилось. Как он вкалывал, как зимой долбил лунки, как на свои копейки закупал сети, бензин, нанимал трактор, как засыпал шлаком болотистую низину на дороге и как почти на перекладных возил хрупкий молодняк из Лисаковского рыбопитомника, многим было неинтересно. Всех восхищало озеро. Типа, смотри, что у тебя есть! Красотень же дармовая!
Крах
Но однажды озеро забрали. Конечно же, не по подлости, а с соблюдением всех видимых законов и невидимых связей. Конкурс на аренду Океана Володя проиграл: того у него не хватило, это не так сделал...
Океан начал потихоньку чахнуть. Люди, подтянувшие его к своим рукам, сначала просто наслаждались дармовщиной – ловили рыбу, жарили шашлыки. Землянка пришла в негодность и ее разрушили. Сарайчик для сетей разобрали на дрова. Сходни, по которым летом, ощущая босыми ногами теплоту дерева, приятно было идти над водой, разметали ветры. Маленькие сосенки, лишенные полива и ухода, высохли. Пара зимних лет, отметившихся сильными морозами и весенним маловодьем, прикончили в воде все живое. Океан бросили.
Гуськов, по сути, вернулся на пепелище. Это был снова его Океан – с порушенным побережьем, испохабленный чужим равнодушием, но по-прежнему не чужой сельскому рыбаку. Он и заботился о нем, как о раненом живом существе. Только вернулся Володя не на западное побережье, на котором, чиня старые сети, мысленно строил будущее – он вообще, как мне показалось, все последующие годы не ходил туда. Тот берег зарос, одичал и вид его отзывался в рыбаке скрытой саднящей обидой...
Меж тем годы с неумолимостью счетчика накручивают свое. Гуськов купил вагончик на грузовом автомобильном прицепе и поставил его на то место, на котором когда-то планировал обустроить песчаный пляж. С детскими грибочками, абсолютно доступный для всех. Берег здесь действительно пологий, с твердым, как асфальт, подводным грунтом. Но обустраивать его с прежней домовитостью рыбак не стал.
Надежда
Океан заметно обмелел, ссохся в размерах. Летом суховей разносит над ним губительную белую пыль солонцов. Прежней рыбы здесь нет. Года два назад еще попадались карасики размером меньше ладони, а потом и вовсе исчезли. Но Гуськов по-прежнему с упорством человека, бегущего вслед уходящему поезду, бурит зимой десятки лунок, чтобы озеро не задохнулось, компрессором гонит под лед кислород, ставит из сосновых жердей заграды для снегозадержания. У него в порядке трафареты, отчетность, уплата налогов. На южном, противоположном берегу, разделенном автотрассой от Аманкарагайского бора менее чем километровым расстоянием, он высадил сосны, декоративный кустарник. Сосны за прошедшее время выросли под два метра. Но когда Аманкарагайский бор очень мощно, на всю страну, горел, огонь зацепил и гуськовские посадки...
Я говорю ему: – Слушай, бросай его. В семьдесят лет пора успокоиться. Океан не будет прежним.
– Не могу, – отвечает мой друг коротко, не вдаваясь в подробности. В нем все еще теплится надежда, что с очередным весенним половодьем придет большая вода, и озеро вновь вернется в свои исконные берега...
Эпилог
«Каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья... а их голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете. Но ты знаешь, что весна обязательно придет, так же, как ты уверен, что замерзшая река снова освободится ото льда...». Эрнест Хемингуэй.
