В 2018 году комсомольская организация отметит свое столетие. Для Костанайского региона комсомол не только молодежное движение, но и целина. Как сейчас живут строители дорог, больниц, карьеров и заводов?
Как приехали?
– Илларион Мефодьевич Писаренко. Старинные такие имена.
– А как ваши предки попали в Казахстан?
– Целина позвала, – это сказала Ядвига Писаренко, супруга Иллариона Мефодьевича. Он поворачивается и говорит: «Ша», то есть «Тихо».
– Предки жили в Приднестровье. А я попал по комсомольской путевке в 1956 году...
– ...А я в 60-м году. Встретились здесь в совхозе Клочково, поженились...
– ...Слушай! – поворачивается к супруге Илларион Мефодьевич и потише мне: «Вот бабы...» Поженились в Клочково. Года три работал механизатором, а потом перебрался в Рудный. Устроился электромонтером в «Кустанайэнерго» и вот так до 1995 года работал. А потом пенсия... А почему вы к нам пришли-то?
Мы пришли из-за сообщения на редакционный мобильник: «В Рудном проживает дедушка-инвалид, без ног. Прочитала статью в газете про пандус, конечно, хочется, чтобы ПКСК тоже ему помог. Поднимается по лестнице на руках. Жалко ведь, помогите!»
Что с ногами?
Так мы и попали в квартиру Иллариона Мефодьевича и его супруги Ядвиги. С ними живет дочь Наталья. Она приехала из Беларуси, чтобы ухаживать за родителями.
– Что случилось с вашими ногами?
– Сахарный диабет, гангрена пошла. Двенадцать лет вот так и ползаю. По наследству – у отца тоже был диабет, а погиб он в 1944 году на фронте у озера Балатон в Венгрии. Был ездовым, таскал боеприпасы на линию фронта. Прилетела то ли мина, то ли снаряд. Так и не стало.
– Тяжело вам, верно, подниматься и спускаться по лестнице?
– Когда тепло на улице и со здоровьем нормально, выхожу. На заднице, на заднице – спускаюсь.
– Зимой, значит, не выходите?
– Одеваться – проблема. Потом на коляску залезать – проблема.
– Есть ли у вас хобби, чем занимаетесь?
– Он у нас в шахматы хорошо играл, – говорит Наталья.
– Сейчас вот на коляске туда-сюда езжу... Но жить-то надо, надо жить. Конечно, есть люди поздоровее. Я не забуду Игоря Моисеева – 102 года. По телевизору смотрел. Показывал, как надо танцевать. Вот здоровье, вот жизнь. Терентий Мальцев в Кургане – тоже по ТВ показывали. 92 года ему, свой дом. Агрономом был. Может, слышали, читали?
– Что-то знакомое...
– Что-то знакомое... – с какой-то укоризной повторил Илларион Мефодьевич.
Фух!
– Мальцев говорит: «Утром встаю, дорогу почищу до колодца и домой. Чаю попил и снова за работу».
– Плохо, что нечем ему заняться – зрение плохое, – вздохнула Наталья. – Шарик дала, чтобы пальчики разрабатывал.
– Да что мне игрушка та? Если заниматься, так по-настоящему. Я вылезу сейчас. Наташа, подай мне деревяшки.
Илларион Мефодьевич ловко соскочил на маленький стульчик, а с него на пол. После этого развел руки в сторону с громким выдохом «фух!». И потом еще несколько раз.
– Раньше я поднимал полуторалитровые бутылки с водой. Но сейчас уже тяжело. А это деревяшки – после войны у нас в деревне видел такие. И сразу сделал себе, когда случилось.
Раньше занимался 30 минут. Сейчас уже не то. Фух, фух, фух – и это 30 раз. Шею разрабатываю. Фух, фух, фух...
– У меня спрашивают: в ванной он сам моется? Всё сам делает, – с гордостью говорит Наталья. – И память у него – маме и сейчас читает наизусть Есенина.
– И вот так двенадцать лет. Читал в «Рудненском рабочем», что такие безногие, как я, выдерживают два-три года, и всё... Я лежал в палате с Андреем. У него всё, как у меня. Созванивались после. Стеснялся ему сказать, что уже сам хожу на улицу гулять. Он всё время на кровати был, футбол любил смотреть... Через семь месяцев узнал, что умер Андрей.
– Так для вас спуск по лестнице как упражнение? Нужен ли пандус?
– Всё равно его не сделают, – махнул рукой Илларион Мефодьевич.
Живые люди
– Для вашего поколения 90-е стали ужасным стрессом. Как вы его пережили?
– Десять лет на даче жил. Пенсия была, если не соврать, четыре-пять тысяч тенге.
– У меня три, а у тебя пять, – поправила супруга.
– А сейчас?
– Сейчас сто.
– А какая дача! Поросенок, утки, кролики. Баня была, – посетовала Ядвига Антоновна.
– В 90-е я не жаловался. Наоборот, радовался. Я любитель держать хозяйство. Страшно было, конечно, когда воровство вокруг. Собачку держал, как залает, выхожу ночью и ведрами шумлю. Ну, вроде того что...
– ...что здесь живые люди?
– Да. Что сделаешь – жить-то надо.
Полвека
Пока Илларион Мефодьевич фотографируется, секретничаем с супругой.
– Интересное у вас имя. Вы из Польши?
– Я белорусская католичка, с сестрами хотели здесь получить документы и уехать, – отвечает Ядвига Писаренко. – А я вот этого человека увидела возле магазина. Ребята, у меня сердце оборвалось. В Рудном мы неделю прожили на вокзале. По шпалам ходили искать работу. Помню, мороз, у меня пальто нет, он тоже в фуфаечке. А я Наташей была в положении – два месяца. Пить хочу... Но устроились. Этому дому 48 лет, и мы в нем уже столько. Полвека скоро, так?
Стало грустно. Квартира маленькая, но светлая. На стенах картины и иконы. Их бисером вышивает дочь Наталья. Ее внимательная рука чувствуется во всем.
На вышке
Наталья принесла фотоальбом.
– Вот Писаренко наш стоит – о, он красивый был молодой. Женщины его любили... – комментирует Ядвига Антоновна. – Вот он в армии старшина. Это моя мама. Это отец. В Польше подорвался на мине. Вот деревня. Худые все какие. После войны же... Это мы на демонстрации, на параде...
Мне понравился снимок, где Илларион Мефодьевич стоит на траверсе высоковольтной линии электропередач и смотрит вдаль. В это время он выехал из соседней комнаты и сказал: «Ладно, вообще-то я устал...» Наталья закрыла альбом: «Ну, всё».
Когда мы спускались по лестнице (третий этаж), я нагнулся и сразу увидел окурки, мусор, какую-то пыль, волосы. Я выпрямился и подумал, что Илларион Мефодьевич видит этот сор каждый раз, когда спускается, но смотрит на жизнь, будто по-прежнему стоит на траверсе вышки. Сверху всё всегда кажется аккуратнее, лучше. Как ему это удается?
