Однажды ей пришлось сжечь подарок сына. Нет-нет, она его безумно любит. Но костюм был в полоску… Сын такой реакции матери и представить не мог, ведь Раиса Громыко даже детям не рассказывала подробности своего детства. Но с нами жительница денисовского поселка Комаровка согласилась все вспомнить.
Вой деревни
Весна 1941 года. Белоруссия. Никакого предчувствия беды. Люди хотели жить, рожали детей. 15 мая в семье Саченко родился еще один мальчишка, он был четвертым ребенком у Василины и Петра.
- Я – старшая, почти шесть лет. Отлично всё помню. К сожалению. Как ни стараюсь забыть, сны опять туда возвращают. Вот летом лица у людей сменились, глаза другие стали. Тревога в воздухе какая-то. Первыми нашу деревеньку заняли партизаны. Её тогда и стали называть по-белорусски «Партызанской», а вообще мы были в составе совхоза «Великий Бор». Война для меня – это трескотня мотоциклов. Ближе-ближе, с каждым метром звук всё резче. Фашисты. Под этот треск они и заняли нашу деревню. А потом начали и убивать. Помню, учительница из школы, завидя их, хотела через забор обратно, а они по ней очередь… Для устрашения, видимо. Это были страшные дни. Ночью всё съестное из дома партизанам в лес отдавали, а днем немцы забирали, что осталось. Мама нас в погребе прятала.
Однажды на улице раздалась ломаная речь: «Всем в коулхозный двор! Всем в двор!» Раиса Петровна помнит, как торопилась мама, собирая мальчишек. Раечка смотрела на происходящее вокруг и запоминала всё, что говорят люди в форме.
- Они сказали так: «Кто может 10 км до станции идти или ехать (если есть на чем), те на дорогу. Те, кто не может, собирайтесь в центре деревни, за вами приедут машины и отвезут на станцию». У деда была лошадь, он нас погрузил, и поехали. Выехали за деревню, собаки с двух сторон. Стало страшно. А потом произошло самое ужасное в моей жизни. Сначала кто-то заметил дым. А потом крик, ор, вой… Человеческий. Всех, кто остался в деревне, закрыли и сожгли. Заживо. У меня этот гул и сейчас в ушах стоит.
«Рус швайне!»
В Германию их везли целый месяц. Под прикладами автоматов, охраной цепных псов. Впроголодь. В туалет ходили, где могли. Под горшки для малышей, вспоминает Раиса Петровна, матери приспосабливали любую чашку. Маленьким не объяснишь, что надо потерпеть.
- Сейчас и представить страшно. Над детками все трясутся. А тогда везли нас в углярках, это такие вагоны, в которых уголь перевозили. А в войну и людей. Едем-едем, а потом два дня можем стоять. Без объяснений. Ни выйти, ни побегать, ни покушать. К сожалению, не помню, какие слова находили мамы, чтобы их дети это выдержали. Но мы выдержали. И я отлично запомнила свои ощущения. Страха уже не было. Скорее злоба. Мы с ребятами, когда немцы на нас кричали, огрызались вовсю: «Фашисты!» Видно, тот вой сожженных односельчан перевернул всё даже в детских душах. Чего уж о взрослых говорить. Через месяц мучительной дороги мы оказались в Берлине.
Вместе с Раей, тремя братьями и мамой до Берлина добрались и ее бабушка с дедушкой. Увидев такую большую семью, белорусам решила помочь одна местная фрау. Уж и к себе домой привезла, но тут снова солдаты, собаки, и семью Саченко повезли-таки в лагерь.
- Как зовут эту фрау, я даже и не знала. Но она отстояла, чтобы младшего братика все же оставили на время у нее, ему ведь и трех месяцев не было. А нас за колючую проволоку. Город Франкенхаузен, потом разные деревни, шикарные такие сады, а еще дальше мы. Огороженное строение, никаких удобств, нары. Родители - отдельно, они в поле работали с утра до поздней ночи. Турнепс, брюкву да свеклу собирали. Помню я этот суп из турнепса, нас только им и кормили. Какой на вкус? Да никакой! В рот взять невозможно. Это ж репа кормовая…
Всех пленных детей фашисты сначала раздели, остригли наголо, пронумеровали и одели в полосатые робы. Советские дети мыли полы и чистили туалеты в домах обеспеченных немцев, работали в их садах. Раиса Петровна говорит, что относились местные к ним по-разному. Были и те, кто через колючую проволоку котомки с едой тайком перебрасывал.
- Зато дети нас сразу приняли в штыки. В 1945 году над лагерем начали по ночам летать советские самолеты, а днем – американские. Фашисты нас то и дело гоняли в окопы, там мы часто и ночевали, прижавшись друг к другу. Я ведь была старшей, потому, как могла, опекала братьев. И вот однажды пришли американцы, нас освободили. Погрузили в машины и везут. Когда мы проезжали город, на нас смотрели местные жители. Женщины просто смотрели, а дети бежали следом, истошно орали: «Рус швайне!» - и швыряли в нас булыжники. Это было для меня второе самое серьезное потрясение после того воя в нашей сожженной деревне. В голове был один вопрос: за что?
Зима на сеновале
После месячного карантина в Польше семью Саченко привезли в Белоруссию. Правда, уже без бабушки, она фашистский плен не пережила.
- В Польше мы впервые за войну хорошо поели и легли на чистую постель. Но сердце рвалось домой. Детское сознание еще не уловило, что дома-то нет. Мама всю дорогу молилась, лишь бы с фронта вернулся отец. Но его мы больше в жизни ни разу так и не увидели. Сошли мы на той самой станции Авраамовской, откуда нас увезли, а идти-то некуда. И вот здесь началась жизнь не легче. Жить попросились в сарай. Вы не верьте, когда в кино показывают, что на сеновале зимой спасть сладко. Очень холодно. Подрабатывали поломойками, где брали. Собирали картошку тухлую и ели. Листья с акации вовсю уплетали. Что говорить, вспомнили, как лапти плести, ведь ходить не в чем было. Дедушка вскоре умер. Мама желтухой заболела. Я и сама не понимаю, как мы послевоенное время пережили...
В первый класс Рая пошла в 10 лет. Ее семья пыталась начать жить заново. Именно эту жизнестойкость Раиса переняла у своей мамы.
- Ведь сколько на её долю выпало! Помню, всегда у мамы слезы в глазах, но она держалась. Мужа потеряла, плен пережила, болезнь тяжелую. После войны ночами вагоны разгружала, чтобы нас поднять. А потом, когда мы уже все выросли и разъехались, произошла трагедия в Чернобыле. А к нам ведь оттуда речка Припять течет, да и рядом вообще станция эта. В общем, брат к маме приехал, а у нее в доме уже всё зеленью покрылось. Он ее забрал. Потом я ее к себе перевезла, уже сюда, в Комаровку. Здесь мама и умерла, прожив еще три года.
Мирная земля
Из четверых детей Саченко сегодня жива лишь старшая Раиса. Постаревшая старшая сестра считает, что это не просто так:
- Конечно, сказалось всё пережитое. На здоровье в первую очередь. Один из братьев, уже будучи отцом троих детей, пошел зуб рвать и умер от сердечного приступа. Другой в армии умер. Друга тонущего спасал, да тот его с собой и утянул. И это тоже все на плечи мамы. И третьего брата уже нет, тоже сердце. А меня словно ангел какой охраняет. Когда в Комаровку приехали, в нашем восьмиквартирном доме случился страшный пожар. Девчонки-соседки ведро с соляркой у печки оставили. Полыхало страшно. Так я сыночка двухлетнего в окно людям бросила, а сама водой ледяной облилась - и вниз по горящей лестнице. За мной эта лестница сложилась. Люди тогда диву дались. На мне вся одежда сгорела, а на теле ни ожога. Сынок тот жив-здоров. А мы на тот момент с мужем остались на одной ноге сапог, на другой – валенок. Давай снова всё наживать, не привыкать уж после пережитого.
На костанайскую целину в 1957 году Раю привез муж. Уже под фамилией Громыко. В поисках лучшей доли. Он работал шофером, она – техничкой в интернате, все 25 лет. Профессию получить женщине так и не удалось, потому что и школу закончить так и не получилось.
- Я удивляюсь. Муж уж 13 лет лежит, а я всё болею. Две операции перенесла, а живу. А ведь как нас там, в лагере, фашисты били. Не суди, Господь! Кто умер - сразу тельце в печку. Палили. Я, признаться, не люблю всё это ворошить. Вспоминать-то и не приходится. Такое забыть невозможно. Глаза прикрою, и каждый уголок лагеря вижу. Фильмы про войну смотреть вообще не могу, как и новости нынешние про Украину. Давление подскакивает, душа рвется на части. Я и детям особо не рассказываю о пережитом. В прошлом - и слава Богу! Вот сынок как-то мне и подарил костюм, а на нем рисунок в полоску. Как мне плохо стало! Он испугался: что, мам, с тобой? А я говорю: ты не обижайся, но, давай-ка, печку открывай и туда его. Я в полоску четыре года одежду носила. Больше не хочу.
Так сложилось, что один из троих сыновей Раисы Петровны сейчас живет в Германии. Когда женился на девушке-немке, боялся дома сообщить.
- Да, было дело. Но девушку-то выбрал хорошую! И внучка у меня там растет красавица. Ей сейчас шесть лет. Как мне тогда… Теперь и внучок там маленький. Сын говорит, там всё иначе, фашизма нет. Зовет меня к себе. Я не поеду. Ни за что не поеду. Умирать мне туда что ли ехать? Нет уж, я там выжила. Пережила. Доживу век здесь. На мирной земле.
Во время разговора Раиса Петровна то и дело выглядывала во двор. На каждый звук. В надежде, что это сынок приехал. Любой из троих. Один живет в России, другой в Германии, третий остался здесь, в Комаровке. Навещают, любят, помогают.
Она гордится своими детьми. Ждет 80-летия, когда соберутся все дети и внуки. И держится ради них, как когда-то держалась её мать. Кстати, из Германии на имя бывшей узницы Раисы Саченко приходили деньги. Компенсация. Их женщина раздала семьям сыновей. Говорит, им нужнее. А ей пережитое никакие суммы не компенсируют…
