Более ста лет миновало с тех пор, документов осталось мало, живых свидетелей давно уж нет, и потому можно лишь представить себе, как это все было или могло быть. Ну что ж, воспользуюсь тем, что все же уцелело в памяти у людей и в документах, а потому более - менее достоверно. Итак, весна 1884 года, город Николаевск, будущий Кустанай (Костанай).
… Полковник Рюбин с небольшим эскортом служивых стоял у самой кромки разбухшей реки, вглядываясь в далекий противоположный берег. Широко разлился Тобол, а говорили, что тих и маловоден. На другом берегу виднелись редкие кучки хибар, самовольно, самодуром построенных переселенцами. Самодуровка, будущая Затоболовка (Затобольск). Владимир Карлович в раздумье снял форменную фуражку, подставив свежему апрельскому ветру коротко стриженую голову. От реки тянуло незнакомым запахом тины, камыша, изредка мелькали еще не растаявшие льдины. Нева в столице пахла иначе, там чуялось море, даже каналы Санкт-Петербурга несли в своих водах струи близкого Финского залива.
Вполне вероятно, что перед отъездом на восток полковник был удостоен аудиенции у его сиятельства графа Воронцова-Дашкова. Иван Илларионович был не то чтобы знаком каждому российскому офицеру, но скорее даже почитаем за мужество в боях и доскональное знание армейской жизни. Все знали, что генеральские погоны он заслужил не на паркете, а в седле и в походном шатре. Боевой генерал от кавалерии, близкий друг его величества Александра Ш, он среди прочих государственных дел не забывал и свои кавалерийские пристрастия. И потому должность главноуправляющего Государственным коннозаводством воспринял как важное и нужное обязательство. Может, потому и посчитал необходимым лично напутствовать Владимира Карловича на новое место службы?
О чем они говорили, если встреча была, не ведомо никому. Однако нет сомнений, что речь, скорее всего, шла о нуждах кавалерии, и прежде всего в хорошей лошади. Армии требовалось все больше коней в предвидении вероятных стычек, а то и войн и на востоке, и на западе, и на южных рубежах государства. А для мирных целей разве не нужна была хорошая, надежная тягловая сила? Вон сколько наделов на востоке страны нарезано для переселенцев из малоземельной России, а обрабатывать как? Не мужика же впрягать, на самом деле. И сюда потребны лошади, много лошадей, а частные и государевы конюшни не справляются. Нужны новые конные заводы, в которых важное дело было бы поставлено на поток. Один из них предстояло создать в тургайских степях Владимиру Карловичу Рюбину.
Он стоял у водной преграды и знал, что можно бы вернуться назад, в казенный номер городской гостиницы и подождать, пока спадет вода и саперы местного гарнизона наведут временный мост. Сколько ждать? Бог знает, когда эта тихая река войдет в свои берега. И все это время изнывать от безделья в пыльном, шумном городе, который еще и городом-то назвать невозможно — одна большая стройка. И Владимир Карлович скомандовал подавать лодки. Авось минуют льдины, а версту разлившейся воды на веслах пройти не задача. Может быть, даже и кстати будет поглядеть на место будущей стройки при полной воде. Могли ведь землеустроители промахнуться, отмеряя место для будущего завода.
Если б знал он тогда, что эта тихая река и весенний разлив однажды снова войдут в его жизнь, и уже не азартным ожиданием нового дела, а поспешным отъездом из этих краев. Кто мог подумать тогда, что прежняя власть падет, уйдет в историю, и придется ему поспешно собираться в дорогу, оставив невесть на кого и конный завод, и людей, и эту реку. Почти тридцать лет, большую часть сознательной жизни отдаст он конному заводу, при нем будет заложена основа новой породы, которую уже другие люди доведут до нужных кондиций и назовут Кустанайской. А ведь он сжился с этим краем, думал доживать тут свой век. Даже дом себе поставил на свои сбережения в городе, примерно там, где много лет спустя была выстроена обувная фабрика.
У Самодуровки его ждали бравые ребята из приданной ему для охраны завода казачьей полусотни. Ребятишки, было, кинулись по привычке попрошайничать, но, завидев казачьи нагайки, разбежались по сторонам. Проезжая самовольное поселение, Владимир Карлович про себя отметил, что здесь конный завод ставить никак нельзя. Берег низкий, половодье, считай, каждую весну, да и хатенки эти кособокие — что, воевать с поселенцами? Проехали ниже по течению Тобола. В полутора верстах чиновники заранее присмотрели неплохое место, но из немецкой дотошности Рюбин решил спуститься еще дальше по течению.
Там, где теперь Каменное озеро, место понравилось. Берег крут, травы богаты, много родников. Кто-то из казаков спешился, скатился к самому озеру, наполнил из родника фляжку. Вода хорошая, вкусная, и место красивое, но все ж таки не бывать здесь конному заводу. Уж больно далеко до города, за тем же лесом и кирпичом не наездишься. Да и ставить дома и конюшни на самом бугру, где ветер свищет беспрерывно, тоже нет резона. Вернулись, и там, где теперь Заречный, Рюбин приказал остановиться. Лучше, пожалуй, и не выбрать: берег крут, но в меру, река рядом, но половодьем не грозит. И город, который еще только растет, вот он, на виду. «Здесь будем строиться». «Ну, слава Богу, это место и было присмотрено землеустроителями. Хорошо, что все совпало. К удаче!»
Тут же, на месте будущего поселения, казаки разбили бивак, накрыли стол, кто-то хлопнул пробкой от шампанского. Владимир Карлович держал бокал в руке и вглядывался в потоки воды, редкие кустики тальника, далекий за разливом горизонт. Здесь ему жить, здесь в меру сил и способностей служить государству. Солнце палило вполне по-летнему, и уже тогда он решил, что у конюшен обязательно будет парк, а у реки прохладная роща, и храм, конечно, для людей будет, и часовня — для офицеров. А пока надо возвращаться в Николаевск, чтобы отдохнуть, наконец, после долгой тряски от самого Челябинска (железной дороги еще не было, ее построят в 1913 году), отбить телеграмму жене, чтоб собиралась на новое место жительства и еще раз все продумать — что, где и как ставить. А потом уже разворачивать главное дело, ради которого его сюда отправили. Растить таких лошадей, чтоб и в армии не подвели, и в мирной жизни сгодились.
Красную конюшню, как ее до сих пор называют, строили четыре года и в 1888 году заселили. Быстрее возвели полковничий дом и дом для офицеров, казармы для рабочих, храм, часовню, лазарет. Когда начало расширяться дело, стали принимать на завод еще рабочих, благо, переселенцы с охотой хватались за вакансии. Для них вдоль Тобола ставили времянки, в расчете, что со временем хороший хозяин сам отстроится. Конный завод обнесли забором и чужого скота в его пределах не допускали. Приедет кто по делам или в гости — будь добр, привяжи свою коняку за забором, а далее пешком, уж не обижайся. Мусора не было. Специальный работник начинал подметать территорию и к концу месяца завершал приборку. Потом все начинал сначала. Мели, конечно же, не весь поселок, а его, так сказать производственную часть, конюшни, лазарет, парк. Но и в поселке чистоту блюли.
Владимир Карлович, рассказывали современники, во всем любил порядок и порою пугал незнакомых с его привычками работников. «Строг барин, совсем строг!» По поселку всегда вышагивал в серой шинели, правая рука за спиной, чтоб выправку не терять, в левой резная ореховая трость. Зайдет в квартиру, белой перчаткой проведет по притолоке, и если заметит грязь, обидится: «Вы же этим дышите!» Вот об этой его привычке вспоминали многие очевидцы, но оценивали его дотошность по-разному. Одни так: «Дуркует барин, над народом измывается». А другие вот так: «Чистота в любом деле важна, а в племенном — тем более. Вон, что вышло, когда погнали лошадей к белогвардейцам в Китай. Занесли эпидемию, пришлось всех коней, более сотни, расстрелять». Ну, сами выбирайте, какое мнение вам ближе.
А вот рассказ Александра Сергеевича Голубых, бывшего директором конного завода с 1950 по 1955 годы, об одном печнике (фамилию рассказчик утаил по понятным причинам). «Полковник Рюбин нанял этого печника сложить ему печь-голландку. Тот аванс получил и запьянствовал. Три или четыре дня не работал. Полковник увидел его у пруда и начал подступаться к нему со своей тростью. Печник испугался и залез в пруд. Рюбин кричит ему: «Выходи!», а тот отвечает: «Не выйду, бить будете». Плюнул полковник в его сторону и ушел. Печник выбрался из пруда и бегом за работу. За одну ночь сложил печь. Утром затопил, а тут Рюбин подходит. Видит, печь готова, не дымит, все хорошо. Признался: «Я б тебя побил вчера, если б вылез». Позвали кассира, кроме платы приказал полковник наградить печника десятью рублями золотом. Тот отказался: «Дайте бумажкой, карман дырявый, не донесу монеты».
И такие были работники, которых угнетали царские тираны.
Голоса Рюбин, по словам большинства очевидцев, никогда не повышал, говорил с людьми уважительно, работников ценил и всячески привечал. Кому премию, кому к свадьбе праздничный выезд на казенных лошадях, а кому и дом помогал поставить. Если человек, понятно, того заслуживал. Да, было однажды, обломал о работника трость. Это уже после войны было, германской, когда нагнали на завод пленных. Немцев, австрийцев, мадьяр, чехов, всех, кто воевал тогда под знаменами Австро-Венгерской империи. Кто-то из них, видно, решил, что можно саботажничать, авось не заметят. Или подумал, что немец же Рюбин, своих не обидит. А мне почему-то думается, что русский офицер Рюбин рвался в Порт-Артур, когда случилась война с японцами, просился отпустить его на фронт в 1914-м году. Но, скорее всего, отказали полковнику по той причине, что и своим трудом он был как бы на фронте.
Владимир Карлович сделал замечание работнику, а когда услышал дерзкий ответ, не сдержался. Хорошо, женщин при этом не было. Анна Павловна Тарасова, чьего отца, Павла Герасимовича Зотова, очень ценил полковник, рассказывала: «Иногда возьмет Клавдию Васильевну (жену) гулять. Зайдет куда-нибудь, на кухню, к примеру, заметит непорядок, и просит: «Клавдия Васильевна, уйдите скорее отсюда». Жена уйдет, и только тогда он отругает провинившегося. При женах не ругались тогда мужчины, не хотели терять свое достоинство».
Клавдия Васильевна была второй женой полковника. Первая, имя ее, к сожалению, в истории не сохранилось, умерла от страшной болезни. Откуда взялась здесь черная оспа, никто не знает, но вот взялась и погубила первую жену Рюбина. Пока была надежда, взяли из монастыря девочек ухаживать за ней. Монастырь был у Молокановки, точнее, ферма монастырская, девчонки, конечно,боялись заразиться, но, слава Богу, пронесло. Одна из них, Анастасия Лаврентьевна Елизарова, рассказывала потом, что встречала этих девочек, уже ставших взрослыми. Никто не заболел, вот как бывает. Молитвы помогли девчонкам?
Первую жену Рюбина схоронили в Кустанае, а со второй, Клавдией Васильевной, он жил в гражданском браке, рассказывает уже Анна Павловна Тарасова. В те годы это означало, что не венчаны они были в церкви, причем по уважительной причине...
* * *
Ну, вот, увлекся рассказом и не заметил, как уже тут и там начал цитировать разные источники, перемежая свои фантазии и допущения документами. Наверное, пора уже, в самом деле, дать слово очевидцам той жизни при «царском гнете» и «жестоком барине». Но уже в следующий раз, чтоб не утомлять излишним многословием читателей. К вам же, у кого хватило терпения дочитать этот рассказ о прошлой жизни до точки (или - многоточия), обращаюсь с просьбой. Если заметили где-то неточность или явную неправду, пишите об этом, мне же помощь, смогу все исправить или дополнить. И еще буду уверен, что кто-то читает это, а не только картинки смотрит. А вот с картинками тут явный пробел. Ну, не сохранилось вообще ни одного фото из конного завода тех времен. Даже портрета самого Рюбина не смог нигде найти. Поэтому выкладываю архивные снимки старого Кустаная (спасибо историку Арману Козыбаеву за них), чтобы можно было хотя бы примерно представить то время.
Картина маслом — это опять же учитель, спортсмен и художник Валентин Чиченков. История ее такова. Изначально это был цветной слайд, сделанный мной вечером в конезаводской Роще. Я попросил Валентина с этого слайда написать картину, что и было им сделано. Может быть, эти ивы посажены были еще при Рюбине...
