Его сравнивали с самим Суриковым. В годы учебы называли лучшим портретистом. А он посвятил большую часть жизни пейзажам. В картинной галерее Костаная проходит персональная выставка, посвященная 85-летию Николая ТОРШИНА.
Чемодан на чердаке
– Художники к своим юбилеям собирают персоналки как ретроспективу – картины разных лет. А у вас выставка на два этажа, и все работы свежие! Как так?! Вторая молодость?
– Все очень просто (улыбается). Это раньше я работал и одновременно занимался семьей, детьми. Сейчас дети выросли, я на пенсии, поэтому свободного времени достаточно. Могу уделять его тому, что мне нравилось с детства, к чему тянет. А это природа. Мне когда-то сам Никифоров подарил этюдничек, он до сих пор со мной. Помню, когда поступил на факультет живописи Алматинского художественного училища им. Гоголя, приехал в Костанай, сказал: вот, мол, Александр Иванович, я успешно поступил, на отлично сдал все экзамены, стипендию получаю, 25 рублей. Он от радости за меня бегом домой, принес мне новейший этюдник, подписал: «Моему лучшему ученику Коле Торшину, 1961 год». Никифоров для меня, как второй отец. Я его всегда любил, уважал, ценил.
– Николай Васильевич, а свой первый этюд или пейзаж помните?
– Помню, как в детстве ходил в Дом пионеров на кружок по рисованию. Никифоров нас водил на этюды в парк. Рисовали там то березу, то карагач. Мне было 13 лет. Конечно, первую зарисовку не помню. Осталось только детское ощущение, что прикоснулся к чему-то прекрасному. Кстати, все свои рисунки хранил. Когда в армию пошел, оставил у сестры. Она сложила все в чемодан и на чердак. Там крыша протекала, и после дождей все рисунки замочило, листы слиплись. Очень жалею, что не сохранились. Хотелось бы посмотреть сегодня на то, что я мог изобразить тогда.
– Вы родились недалеко от Костаная?
– Да, в поселке Карагалы – 100 километров по Сарыкольской трассе. Родители были не из творческих. Отец в 1943-м с войны вернулся контуженым, инвалидом. Тогда он всю семью и перевез в Костанай. Мой старший брат увлекался музыкой, сестра любила вышивать, а я – рисовать. Никто, правда, этого не замечал. Все же дети рисуют.
Первая персоналка
– Что произошло, когда тот самый ребенок решил посвятить изобразительному искусству свою жизнь?
– У моей матери было семеро детей. Никто, кроме меня, к кисти, краскам и холсту не тянулся. Думаю, это дается природой. Не хочу бога вмешивать сюда. Ведь редко бывает, что происходит повтор: и родители художники, и дети, и внуки. Такие династии знаю, но на самом деле художник только один. Когда я понял, что творчество останется со мной навсегда? Когда в армию забирали, Никифоров дал напутствие. Говорит, вас построят и старшина спросит, кто на гражданке чем занимался? – смело отвечай: «Я – художник». Так все и было. Оформлял все в своей воинской части, в десантных войсках. Работал так, что меня дважды в отпуск домой отправляли. Служил три года, был полковым художником. И мечтал поступить в ВУЗ. Когда демобилизовался, оставалось полгода, чтобы подготовиться к поступлению. Решил поехать в Аманкарагай, этюды писать. Тогда там красивейшие леса были. Сосны, березы – на каждом шагу готовая картина. Заходишь в лес – и сразу темно, настолько высокими были деревья. Сейчас, увы, уже такого нет. И дороги были не асфальтированные, а песочные – для живописи самое то. Поработал плодотворно.
– Неужели сразу и выставку провели?
– В точку! Собрал свои пейзажи и композиции – и на выставку в ДК Семиозерки. Это была моя первая персоналка, в 1960-м (на минуточку – 62 года назад! – Прим.авт.). Сельчанам выставка понравилась. Среди них был парень, которого так вдохновили мои работы, что он от меня ни на шаг. Все расспрашивал, как да что. Он в Рудном работал штукатуром, каменщиком. В Семиозерку приехал родителей навестить. Это был живой, энергичный парень. Моя выставка в нем что-то изменила. Он бросил свою работу, и вместе со мной поехал в Алматы поступать в художественное училище. Он – на декоративно-прикладное искусство театрального отделения, я – в живописцы-педагоги. Поступили оба. В итоге Эрнст Гейдебрехт стал художником-постановщиком, работал в столичных театрах Казахстана, России, Белоруссии. Сейчас в Германии, известный декоратор, собрал чуть ли не все награды Европы. Вот так случай может перевернуть жизнь.
– А у вас была альтернатива?
– Меня тянуло и к музыке. Особенно к баяну. Кое-что и сейчас могу наиграть – вальс, танго, застольные песни...
Природа – не капризный натурщик
– На ваш взгляд, почему одним художникам ближе портретная живопись, а другие верны пейзажам? Это зависит от умения разглядеть в человеке суть? Или природа богаче на краски?
– В молодости, кстати, я больше увлекался портретами. Во время учебы, как говорили педагоги, лучшего портретиста не было. Натурщики выпрашивали у меня все свои портреты. Приходилось для зачетов делать автопортреты. Уже потом, в зрелом возрасте, я ушел от портретов. Жить только на заказах – изобразить кого-то – сложно и трудно. А берешься за пейзаж – и в душе начинают петь соловьи. Природа – не капризный натурщик. После учебы вернулся в Костанай, устроился в художественные мастерские. И пошли заказы по оформлению городов и районов области. Панно, плакаты, стенды... Цветочная аллея в центральном сквере раньше была местом, где я отобразил все республики Союза – через гербы, образы, символы. Это были высокие щиты, один за одним. Все время тогда уходило на оформительскую работу. С возрастом мне стали поручать монументальные вещи. Это фасады зданий – мозаика, сграффито (сложная техника декорирования. – Прим. авт.). На это ушло 15 лет...
– Не жалеете о тех годах?
– Жалею, очень сильно. Когда учился на пятом курсе в Алма-Ате, приезжали из Ленинграда педагоги, выбирали самых способных, приглашали в Академию художеств, без экзаменов. Меня в 1966-м пригласили в числе первых. В то время бедно жил, уже и семья была, ребенок. С женой посоветовался, учителем работала, она: «Уже пять лет твоей учебы, плюс еще пять лет в вузе, а жить когда?..» Предложила хотя бы год пропустить. В итоге я так и не продолжил учиться. Мне ведь уже за 30 тогда было. Хотя желание познавать новое было. Здесь подарил еще 15 лет на оформление агитации. Почему? Квартиру надо, машину надо, содержать семью надо – зарабатывал. Жизнь ломала. Сейчас наверстываю!
– У вас в те годы было творчество ради творчества?
– Да. Как пример – мой «Подранок». Я увидел на кладбище это и изобразил маленького мальчика у могилы своей матери. Получилось пронзительно. У тех, кто видел картину, в глазах слезы были. У меня эту идею пытались перекупить московские художники. Не отдал. Это дороже денег. Картина и сейчас такую же реакцию – ком в горле, слезы – вызывает.
– Сегодня проще зашить здание в пластик, нежели отдать его под творчество художников. Как думаете, вернется фундаментальное оформление когда-нибудь?
– Думаю, что нет. Даже то, что рисуют на стенах из пульверизаторов, не заменит настоящее изобразительное искусство. Это не творчество, копирование. Раньше, когда любое оформление здания тебе поручали, то ты делал эскиз, его утверждали на худсовете, тебе делали замечания, советовали что-то. И это было правильно. Даже работы на персональные выставки отбирал худсовет. 365 художников тогда работали. В результате были уникальные монументальные вещи в Костанае – красиво, штучно, из настоящего материала. Увы, были... Может, когда и возродят это?!
– О чем еще мечтаете?
– Пожить бы еще, да пару новых выставок подготовить!
