«Ты же блокадная, сильная…»

Когда начиналась бомбёжка, все прятались по закоулкам. И только одна женщина, наоборот, бежала на взрыв, прямо к месту падения снаряда. Чтобы выжить.

Взрывная похлёбка

Рано утром в доме началась беготня. Федя носился, одеваясь на ходу. С галифе в руках он вылетел из дома, крикнув напоследок жене: «Детей отправь к моим, под Воронеж. Я на войну, Маша». Это был июнь 1941 года.

Больше Мария Левченко своего мужа не видела. Она кричала ему вслед, что нельзя так, сломя голову за Родину, когда свои дети остаются без поддержки. Причем четверо мал мала! Но он ее уже не слышал. Был военным и в таких вопросах, как защита Родины, непреклонен. Наверное, за этот характер она и любила его, и злилась.

Старших детей отправила, как и решил супруг, к его родителям. А грудную Галинку оставила. В городе планировалась эвакуация. Решила, что вместе с малышкой и поедет. Но не успела. В сентябре Ленинград и пригород фашисты взяли в блокаду. Левченко жили в портовом Кронштадте, в 50 км от Ленинграда. И досталось им не меньше, чем ленинградцам.

Начались авианалеты. Выехать уже было невозможно. Потом возникли перебои с едой. Затем с водой. А еды не стало вовсе. Фашистские самолеты сбрасывали на Кронштадт листовки с угрозой превратить «Ленинград в поле, а Кронштадт в море». Но Маше от этих угроз не было страшно. В этой большой беде ее больше волновала трагедия, которая могла случиться в ее маленьком мирке. Дочка начала пухнуть от голода, и сама Мария была истощена до предела. Тогда она решилась: завернула малышку в тряпье, положила на тротуар, рядом узелок с вещами, а сама ушла за угол.

– Говорит, боялась, что умрет, а я останусь без помощи, ведь рядом никого, – вспоминает Галина Федоровна. – Господи, в голове не укладывается, какой ужас пережили люди. В общем, это была уже третья ее попытка. Надеялась, что люди посостоятельнее меня заберут.

Но никто сверток с ребенком не брал. Девчушка еще не ходила, но ползала вовсю. Проснувшись, стала озираться по сторонам. Потом выкарабкалась на дорогу. И упала в лужу. И Мария, наблюдавшая из­за угла за дочкой, взвыла, вылетела, подняла ребенка на руки и крепко прижала к себе.

– Ну, значит, если и умирать, то вместе...

С 3 часов ночи они вместе стояли в очереди за продуктами по карточкам. Но давали сущие крохи. Соседка по фамилии Богомолова наставляла: «Шоколад. Меняй на него все, что есть. Он дает энергию. Жизнь». Но Маша выросла в деревне и категорически не верила в эти чудеса. Она придумала другой способ спасения. Ради дочки.

Город часто бомбили. Как только начинался гул, Маша оставляла Галинку дома и мчалась на улицу с кастрюлей в руках. Она выглядела сумасшедшей, самоубийцей. Нормальные ведь стремились в укрытие. Но в эпицентр смерти ее гнало как раз желание жить. Мария давно приметила, что фашисты стараются при налетах разбить фронтовую кухню, которая то и дело обозом шла через город. Вот и в этот раз посреди улицы дымились машины. Едва снаряд попадал в бочку, Маша выбегала из­за угла и черпала. Похлебка лилась по асфальту, земле, колесам… А женщина собирала ее в кастрюлю, в подол, в ладошки… И бегом домой.

– Благодаря таким вот взрывным похлебкам мы и выжили. А Богомоловы, они ведь все до одного умерли. В марте нам сообщили, что документы на эвакуацию готовы. Но дороги нет. Только летом 1942 года мы в товарняке выехали из зоны блокады.

Эта игрушка для Галины Котляровой как память о том, что у её детей детство уже было.

Дом из окопов

Перед отъездом Маше вручили извещение: «Ваш муж погиб…» Он пробивал «дорогу жизни» на Ладожском озере. Утонул. Ведь дорога была под постоянным обстрелом. А на руках у Марии выжившая в ужасах блокады Галинка. Тощая, с желтым лицом. Но живая. И женщина принимает решение. Вместе с дочкой она сбегает из поезда на Москву и своим ходом направляется в сторону Воронежа. Они ехали, шли, ползли. К своим. Чтобы дальше быть вместе.

– В воронежском селе Ясиновка нас ждали мои брат и две сестры, – рассказывает Галина Федоровна. – Мы ехали к ним очень долго. Все лето. И вот наконец пришли. Но бабушка с дедушкой, узнав, что их сын погиб, сказали маме: «Раз Федьки нэма, вы нам теперь никто».

Галина Федоровна, хоть и плачет, но оправдывает родню тем, что у них было много детей – всех не прокормишь. Хотя обида все­таки засела глубоко.

– Нас выгнали в сарай. Жить там было и холодно, и опасно. А я была в жутком состоянии. Как рассказывала мама, по возвращении из блокады у меня по руке в одну сторону плотным рядком шли вши, и в обратную – так же. Смахнешь, а они через пару минут в том же количестве. Последнюю кровь сосали. Благо, в Воронежской области шикарные луга. Там трав много. Благодаря им мы и выжили. Мама меня купала в этих травах, натирала ими. А потом и суп из них варила, пирожки с травой пекла. И все, вы знаете, все до крошки на четверых делила. Пятой доли я не помню. Таким бы мамам памятники при жизни.

А еще их мать совершила невероятное – построила дом для своих детей. Недалеко от поселка в свое время проходила линия фронта. Так Мария разбирала окопы, бревна откапывала. Галя помнит, как с детворой они эти бревна катили с горки.

– Еще помню, мама звала нас танцевать. Давайте, говорит, ребятки, пляшите все вместе. И сама запляшет. Нам, детям, радостно, а у нее слезы в глазах. Мы ведь так землю притаптывали, пол утрамбовывали. Мамин родной брат приходил рубить бревна, мы кизяком стены мазали. Строили очень долго. Но построили. В нем и жили.

Мамина дочка

Галина Федоровна, по мужу Котлярова, сейчас живет в селе Тарановском. Этой весной встречает свое 75­летие. Она одна осталась из семьи Левченко. В ее тарановской квартирке уютно, тепло, на столе фрукты, на полочке рядом с иконкой детская игрушка.

– Внуков?

– Да нет, детей моих. Храню почему­то. Может, в память о том, что у моих детей уже были игрушки. А у меня и детства не было. Возраст подошел в школу идти, а не в чем. В прямом смысле слова – у меня был один валенок и один сапог. Так я, честно признаюсь, воровала постиранную одежду, которую люди сушили, надевала на себя и бегом в школу. Очень учиться хотела. Мама ругала. Но я все же окончила 10 классов, пусть и в фуфайке и резиновых сапогах. Сейчас, когда вижу коляски роскошные, одежду яркую на детях, плачу. Вроде и радоваться надо, а плачу. Сразу свое вспоминаю.

Галя росла слабым ребенком. Часто болела, отставала в физическом развитии. Но силу духа переняла у мамы. Эта девочка, которую за желтый цвет лица и худобу дразнили дети поселка, единственная в Ясиновке закончила 10 классов.

– Бывало, выгонят меня дети, не желая с такой «прокаженной» играть, – вспоминает Галина Федоровна, – я иду домой и реву. А мама мне и говорит: «Ну­ка, успокойся, ты же блокадная, сильная, ты голод пережила. А это все ерунда». И я росла с этой мыслью: я сильная. Мама была деревенской, без образования. Считала, что лучше не выпячиваться. После школы мне сказала: иди работать, это сейчас нужнее. Я сначала пошла дояркой, потом меня забрали в контору, после в бухгалтерию. Библиотекарем работала, а когда выбрали секретарем комитета комсомола, мама и вовсе возмутилась. Говорила, что я, как отец, радею не за свое, а за общее. И вспоминала, как папа с галифе в руках торопился воевать.

Но за этим непониманием стояла обычная женская тревога за самых родных и любимых. Мария подняла всех четверых детей. А когда ее младшенькая Галя вышла замуж и забеременела, она прошептала ей на ухо: «Теперь, Галина, я могу умирать спокойно». В тот день она призналась, что порой сомневалась, выживет ли младшенькая. А Галя не просто выжила. Выучилась, заработала авторитет в коллективе, вырастила двоих детей.

Голод и мандарины

Говорят, бывших блокадников не бывает. Пережитый голод навсегда оставляет отпечаток.

– И это правда. Если честно, я не знаю, что такое не хотеть есть хлеб. Всегда его хочу. Каждую крошку со стола собираю. А еще меня, наверное, кто­то жадной и скрупулезной считает, я ведь все подсчитываю и записываю. Это от мамы. Помню, она семечек нажарит и ложкой на четыре кучки. Мне уже лет сколько, а избавиться от дележки не могу. Иду за пенсией сразу с бумажкой на перевод, делю пенсию и внукам в Россию отправляю, на учебу.

А еще Галина Федоровна помнит, как уже после войны жадно смотрела на выброшенные мандариновые корки. Купить мандарины детворе мама не могла, дефицит.

– А сейчас вот ешь, сколько угодно, – она показывает на вазу с фруктами, – да вот беда – нельзя. Сахарный диабет.

– Зачем же вы их купили?

– Вас угощать. Да и врач мне разрешает, если по чуть­чуть.

Галина Федоровна чистила мандарин, и комнату наполнял цитрусовый аромат. И она улыбалась. А потом поделилась заветным желанием:

– Я мечтаю побывать в городе моего детства – Кронштадте. Но еще больше увидеть Ладожское озеро, в котором лежит мой отец. Он все сделал правильно. Он воевал за нас. А мы выжили в память о нем. Дом номер 1, улица Ленина, Кронштадт. Зайдите, ребятки, если получится. И цветочек положите на берегу озера. Может, там и памятник есть. Привезите мне фотографию. Я бы и сама в честь 70­летия Победы поехала, да финансово не потяну. Потому пока лишь мечтаю…