Заслуженная артистка России Ирина Джапакова покорила Европу в образе Эдит Пиаф. Этот уникальный моноспектакль Вологодского камерного театра в постановке Якова Рубина недавно увидел и костанайский зритель.
Актриса в постановке «Это я – Эдит Пиаф» впечатлила нашу публику искренней игрой, собственной интерпретацией песен и невероятной арт-пластикой. Она, по мнению маститых театралов, настолько тонко подошла к тому, чтобы вылепить этот образ всемирно известной певицы на сцене, что не сказать «браво» нельзя. И костанайские зрители не скупились на аплодисменты. А актриса согласилась на эксклюзивное интервью для «КН».
– Ирина Михайловна, один из героев фильма «Москва слезам не верит» утверждал, что театр скоро умрет. Как вы думаете, почему же он до сих пор продолжает существовать?
– Театр привлекает живыми людьми, живыми эмоциями и мыслями, которые не оставляют никого равнодушным. Действие в театре рождается на глазах у зрителя. А вот то, что происходит в фильмах, уже вторично. Действие, происходящее на телевидении, случается раз и навсегда. Театр же сиюминутен. Прямо на глазах вместе со зрителем рождается нечто. И это нечто остается в душе и сердце и лицедеев, и публики.
– А какую роль в этом процессе играет публика?
– Есть даже такое выражение, что «театр – это актер и зритель». И только тогда случается действие. Если нет человека, который наблюдает, то и нет этого искусства вообще. Театр невозможен без зрителя. Спектакль меняется в зависимости от того, какие люди сидят в зале. Ведь энергия, которую мы посылаем, отражается, преобразовывается и возвращается к нам. Так, например, играя смерть на сцене, мы тратим колоссальные эмоции. Конечно, мы не умираем по-настоящему, но получаем от этого процесса большое удовольствие. Поскольку происходит обмен энергией со зрителями. Сопереживание. Так что театр будет жить всегда. Ведь людям иногда необходимо испытывать эмоции сильнее, чем они есть в обыденной жизни. И два часа спектакля эти чувства восполняют.
– Если каждый зритель индивидуален, то каким он был в Европе, когда вы представляли спектакль «Это я – Эдит Пиаф» на конкурсе в Албании? Здесь, в Костанае, вас поняли и приняли с первых минут. Но там – иной язык, иной менталитет...
– В Европе публика действительно иная. Например, наши зрители с трудом привыкают к такому явлению, как моноспектакль. Кажется, если на сцене всего один актер, то это скучно. А за рубежом этот жанр существует давно. И там проводят огромные фестивали моноспектаклей. Постановка «Это я – Эдит Пиаф» музыкальная и длится полтора часа. Но есть такие спектакли, в которых не поют, и длятся они по два-три часа. Притом актеры играют на своих языках неизвестные нам произведения. Понять суть можно по тому, как артисты это эмоционально переживают. И лишь немного зная канву, понимаешь спектакль. В зависимости от того, насколько актер ярок, будет либо интересно, либо нет.
– Значит, ваш моноспектакль был понятен зарубежной публике?
– Судьбу Пиаф знают все, остается только существовать в этой истории. И зрители ощущают себя сопричастными. Албанцы – очень музыкальная национальность, и естественно, люди ждали только песен. Пока я что-то говорила со сцены, им было не важно. И тогда руководитель фестиваля попросил сократить тексты. На одном спектакле так и пришлось сделать, и тогда мне сказали: «Вот, так хорошо!» (смеется). Кстати, даже в разных городах России постановка воспринимается по-разному. В Вологде важнее одни моменты, в Туле – совсем другие. Конечно, там есть очень тяжелые воспоминания. К примеру, откровения про ее болезни, пристрастие к наркотикам и алкоголю. Главное, понять, для чего Эдит Пиаф нам это рассказывает.
– Насколько реально вам примерять на себя этот легендарный образ? Ведь сравнения с великой певицей неизбежны.
– Да, конечно, нас всегда будут сравнивать. Я долго не решалась, хотя всегда мечтала сыграть эту женщину. А когда уже нашла свою актерскую тему, перестало быть страшно. Поняла, что важно не то, похожи мы с ней или нет. Значение имеет то, что видят зрители. Я и пою не так, как Пиаф – не в том смысле, что голос у меня не такой чудный. Я делаю личную интерпретацию песен – другие тональности, другая расстановка акцентов в текстах. Но это мое личное. Эдит меня волнует, а значит, будет волновать и зрителя. Так что я думаю, что уже можно. Уже есть что сказать.
– А что общего между вами и Эдит Пиаф?
– Наверно, если бы не было ничего общего, я бы не взялась за эту работу. Понимаете, Пиаф – это гипербола, маленькое существо в постоянной борьбе. В борьбе за жизнь, за счастье, за право голоса. Я вообще не представляю, как она смогла выжить и стать знаменитой в море голливудских красавиц и всевозможных актрис того времени. Думаю, что это произошло только за счет невероятной энергии. Ее мощный и чистый голос заставлял слушать то, о чем она поет. Пиаф исполняла истории маленьких женщин, трагических, никчемных, находящихся внизу… Поэтому она стала национальной героиней. Вы представляете, на ее похороны пришло 400 тысяч человек, весь Париж! Я же ощущаю в себе это же стремление что-то нести людям. Переделывать этот мир, который мне сопротивляется. Так что и я нахожусь в бесконечной борьбе.
– Однажды вы признались, что всегда ненавидели моноспектакли. Изменилось ли сейчас отношение к этому жанру?
– Я действительно не любила их, пока не попробовала. А потом поняла, что у меня на сцене есть очень серьезный партнер – это мой зритель. Мне казалось, выйду на сцену и начну выступать, мол, смотрите, какая я. На самом деле общаюсь с людьми, которые пришли посмотреть не на меня, Иру Джапакову, а на судьбу, которую я сегодня несу. В моем репертуаре уже четыре моноспектакля, а в замыслах еще три.
– Значит, этот жанр универсальный? Поведать зрителю можно как грустную, так и комическую историю. Или же моноспектакль всегда должен быть трагичным?
– Конечно, это абсолютно универсальный жанр. У меня есть комедийная постановка «Континуум», созданная по блогам из Интернета Лидии Раевской. Она безумно смешная. Там и крепкое словцо заворачивается! К сожалению, такого комического материала, написанного женщинами, очень мало. Из мужчин в этом жанре работали Довлатов, Бабель, Зощенко. А вот писательницы-женщины почему-то либо сентиментальны, либо мелодраматичны.
– И все-таки вам на сцене комфортнее одной или с коллегами?
– Я люблю играть на сцене с другими актерами. Особенно в своем театре, который создан нами, артистами. Уникальность Вологодского камерного театра в том, что он выращен его участниками. Поэтому, когда мы выходим на сцену, такая великая игра начинается! Это как жонглирование, ходьба по проволоке. И мы передаем друг другу эстафету. Если кто-то ее не подхватил – провал. Поэтому есть ощущение ходьбы будто... по лезвию ножа.
– Сара Бернар рискнула сыграть Гамлета, уже будучи очень известной. И имела успех. Хотелось ли вам когда-нибудь примерить мужскую роль?
– Эту возможность нам подарил Шекспир в спектакле «Двенадцатая ночь», который был в моей жизни. А сыграть собственно мужчину я всё-таки не могу... Я же женщина! Поэтому возможна лишь пародия. В лучшем случае будет смешно. А вот сыграть, как Сара Бернар, Гамлета я бы не хотела. Да и зачем?! Ведь есть много прекрасных женских ролей.
– Приходилось ли играть на одной сцене с мэтрами российского театра?
– В ранней юности, когда только пришла в Театр Орджоникидзе в Северной Осетии, у нас был спектакль-интервенция. Я играла певичку кабаре во времена Гражданской войны. И тогда в театр пригласили самого Андрея Миронова, который участвовал в этой же пьесе, только в Москве. Он играл французского солдата и исполнял номер в кабаре с чечёткой. После своего номера я забегала за кулисы и успевала посмотреть на звезду. Конечно, он уникальный человек. Удивительно, что в реальной жизни в нем невозможно было узнать того пружинистого виртуоза, каким он был на экране. За кулисами это был совершенно расслабленный, с тихим мягким голосом мужчина.
– Как часто в зрительном зале видите молодежь?
– Да, приходит и молодой зритель. Вот только с какими мыслями он после спектакля уходит, мне трудно сказать. Я не знаю молодежь, хотя моей дочери 25 лет. Думаю, молодые люди что-то своё улавливают в театре. Но судя по тому, что они возвращаются, видимо, их это задевает. В камерном театре невозможно достать смартфон и заниматься своими делами. Нельзя остаться равнодушным, смотря на искренне плачущего человека. Поэтому участие в этом процессе неминуемо. Ты либо сочувствуешь, либо сопротивляешься. Молодежь в театр зовут на спектакль, а они приходят в жизнь.
– В одном из своих интервью вы сказали, что любовь – это мираж. Почему?
– К миражу ты постоянно рвешься, пытаешься в него проникнуть. И в жизни, и на сцене. Во-первых, любовь существует. И точка. Но ей всегда нужно соответствовать, добиваться ее. К этому чувству нужно стремиться, но быть начеку. Потому как это очень тонкая субстанция. На сцене любовь не так-то просто изобразить. Но идти вперед за этим миражом необходимо, потому что он легко испаряется и так же легко появляется вновь.
Анастасия ЧЕРКАС
Фото Сергея МИРОНОВА
