Как может выглядеть человек, подозреваемый собственным отцом в, скажем так, «несыновьих» отношениях с собственной матерью и в домогательствах к родной сестре? Человек выглядит обыкновенно. Ему 35 лет. Он нигде не работает. Что касается сексуальных аномалий, то их, как говорится, не подтвердить и не опровергнуть...
«Примите меры!»
Ждать звонка или письма от читателя – наш, журналистский, способ добывать тему насущную. Но иногда сто раз пожалеешь, что тебе эту тему «подкинули». Отступать же, как правило, некуда.
– Примите меры к сексуальному маньяку! Он родной сестры домогается! – таков был смысл телефонного разговора, состоявшегося около трех недель назад.
– Позвоните в полицию, – посоветовала я.
Звонивший объяснил мне, что семья сама жалуется в полицию. Не на «маньяка», а на того, кто с ним борется, то есть на нашего респондента. Что он уже в петлю лез, что боится своего участкового. И что неизвестно, чем все это кончится.
Все имена он мне назвал. Село, из которого пришел этот звонок, находится в сотне километров от областного центра, в Карасуском районе. Приходилось там бывать, поэтому было с кем обсудить, насколько правдоподобно изложено ЧП. Первый вопрос, который я задала местному эксперту, нет ли в семье психически нездоровых людей.
– Все там нормальные, – был ответ. – Но пошел слух, что отец сначала застукал жену с сыном, потом дочь ему пожаловалась на домогательства брата, а потом глава семейства стал опасаться за внучек, ночами не спал, чтобы закрыть доступ к девочкам. Сейчас дочь со своими дочками перебралась в райцентр, под одной крышей остались отец, мать и сын. Отношения – непримиримые…
«Закрыть вопрос…»
– Почему у вас с сыном разные фамилии? – спросила я, когда он позвонил в следующий раз, чтобы «закрыть вопрос».
– Не надо приезжать. Они меня со свету сживут, если вы приедете. Они со мной договариваются, что все будет нормально…
«Закрыть вопрос» я отказалась. Если существует угроза внутри семьи, то не известно, какие масштабы она может принять за ее пределами. Он соглашается с моим доводом и рассказывает, что до того, как сойтись со своей женой, работал в автобусном парке, и она там работала тоже. У них были отношения, а потом он потерял ее из виду. Но однажды встретился с ее братом, и тот сказал, что бывшая подруга родила мальчика и что этот ребенок от него. А он обрадовался, что есть сын. Забрал их к себе – как жену и сына. Правда, она уже зарегистрировала мальчика на свою фамилию. Потом в семье родились и дочери.
– Он сына никогда не любил, он всегда плохо к нему относился, а сейчас ненавидит, – сказала мне женщина, подозреваемая мужем в инцесте.
Мы разговаривали с нею на сельском стадионе, куда ее вместе с напарницей отправил местный акимат – косить траву. Примерно 4 месяца в течение года она может рассчитывать на участие в общественных работах.
– Все неправда, – сказала она. – Ему померещилось, что сын лежал под моим одеялом. Я там лежала одна, скрючилась, потому что замерзла. Вы его не слушайте, он меня всю жизнь к кому-нибудь ревнует. А в деревне никто обо мне плохого слова не скажет. Поговорите хотя бы с моей напарницей…
Вид напарницы не вызывал большого доверия, но я выслушала, что виноват сам глава семейства, такой-сякой. Что он напивается и у него «галюники». Про «галюники» подтвердила и жена. Хотя даже участковый Марат Карагожин сказал мне, что ни разу не видел пьяным главу этой проблемной семьи:
– Но мы поставили его на учет как домашнего дебошира, – сказал он. – И жена, и дети плохо о нем отзываются, жалуются – я со всеми разговаривал…
70 процентов пьющих
– Много ли дебоширов в селе? Люди пьют здесь?
Участковый в ответ даже улыбнулся:
– Пьют. Все пьют. Процентов 70, не меньше…
Сын, которого отец подозревает в связи с родной матерью, к пьющим себя не относит.
– Не скажу, что я трезвенник. Но я не пьяница…
Лицом сын очень похож на свою мать. Мы разговаривали на улице – под громкий собачий лай, доносившийся из-за забора.
– Он вам неправду сказал, отец. Он такой. Я сейчас любого остановлю, пусть скажут про него...
Он действительно остановил молодого мужчину:
– Скажи, мой отец бросался на тебя с кулаками?
Тот подтвердил, что бросался. И продолжил свой путь, сказав, что ему надо на работу.
– А где вы работаете? – спросила я у этого прохожего.
– В крестьянском хозяйстве…
– Он работает, а почему вы не работаете?– обратилась я к сыну человека, который якобы ни с того ни с сего бросается с кулаками даже на соседей.
– Я ходил устраиваться, теперь жду, когда мне позвонят.
– Давно не работаете?
– Года два…
Некуда идти
Картина вырисовывалась весьма обыденная для сельского обывателя с достатком, что называется, «ниже плинтуса». В 35 лет сын все еще живет под отцовской крышей. И крыша эта во всех смыслах дырявая. Отношения между отцом и сыном складываются так, что ни у того, ни у другого нет стимула по-хозяйски относиться к своему дому. Раньше держали корову, свиней – сейчас только собак. Потому что пошел раздрай. Средства к существованию ограничены отцовской пенсией – 32 тысячи тенге – и платой за общественный труд матери.
– Я иногда работаю на людей, – говорит младший член этой семьи, давая понять, что и сам иногда зарабатывает кусок хлеба. А потом произнес фразу, которую я не ожидала от него услышать, потому что, на мой взгляд, она вполне философская:
– Отец сваливает на нас свои жизненные неудачи…Он хотел жить так, чтобы у него все было. Чтобы машина была, хорошая обстановка в доме.
– Что ему мешало?
– Семья. Нас же много. У него дочь есть от другой женщины, не только мы. Ему надо было нас прокормить. Теперь он предлагает, чтобы мы уехали в другое место. Он думает, что тогда заживет хорошо…
– Почему бы лично вам не уйти от отца? Если он невыносимый человек, зачем вы живете вместе с ним?
– Мне некуда идти…
Деревенская улица
Улица, где мы разговаривали, знала лучшие времена. Бывший передовой совхоз утратил свое имя, а с ним и экономический потенциал. Много брошенных домов, разрушенных – где до основания, а где наполовину. Мой собеседник говорит, что квартиры, пригодные для жизни, могут продать тысяч за четыреста тенге.
– На ваш взгляд, это большая сумма?
– Лет пять надо работать…
Либо он сказал наобум, либо у людей здесь и впрямь заработки кошачьи. В любом случае, таких денег в этой семье нет.
– То есть у вас, как и у отца, жизненные неудачи?
– У меня все впереди, – ответил он.
Но когда я спросила, на чем основан оптимизм, выяснилось, что у молодого мужчины нет водительских прав, нет механизаторского удостоверения, он не получил профессию и вряд ли теперь уже получит. И образование «ниже среднего», как он сам его охарактеризовал, наверняка не станет хоть на ступеньку выше. О каких перспективах можно говорить, если в разгар уборочной страды мужчина 35 лет, крепкий на вид, не имеющий своего угла и денег, чтобы купить простецкую квартиру, не ищет, где заработать, а лежит на диване и смотрит телевизор? Здесь и без инцеста есть тема для обсуждения.
Можно, конечно, подвести сюда общий комментарий – мол, бездельники сами выбирают себе жизнь. Но, видимо, потому, что произносятся только общие фразы, меньше этих бездельников не становится. И не только бездельников…
Внутрисемейное дело
– Ничего про них писать не надо, – посоветовали мне. – Это их внутрисемейное дело. Что вы думаете, про инцест только здесь можно услышать?
Мне назвали три деревни в том же районе. Три деревни, где есть семьи, о которых говорят, что они замешаны в кровосмесительных связях. И не потому возникают эти связи, что люди психически больны, и не потому, что влечение к близким своим вызвано хоть и нездоровой, но страстью. А потому, что люди не ведают, что творят. Они не отличают праведное от неправедного, черное от белого. Перед ними нет черты, которую нельзя перешагивать. Для них нет книг, кино, театра. Круг их общения однороден. Самое большое развлечение – порнофильмы в Интернете.
– Жена мне предложила жить втроем, – пожаловался мне все тот же деревенский неудачник и семейный дебошир. – Я, она и сын…
Я видела эту женщину, немолодую, совершенно крестьянского вида, без намека на косметику и другие признаки «городской любви». Я не верю, что она способна сделать такое предложение собственному мужу. Но я не верю и этой женщине – потому что она продолжает жить с человеком, который рассказывает о ней страшные вещи. И сыну их не верю – по той же причине. Если все выдумка и неправда, то как можно жить вместе и сносить подобную клевету? У меня есть только один ответ на этот вопрос: люди деградировали настолько, что их уже ничем не пронять. Животное существование становится для определенного круга нормой.
Кто увидит кризис?
В который раз я сталкиваюсь с тем, что красивые названия некоторых социальных структур существуют только для галочки. Будь то город или деревня. Много ли, к примеру, человеческих кризисов удалось избежать благодаря так называемым «кризисным центрам»?
Или другой нюанс. Братья-славяне все чаще выставляют себя в крайне невыгодном свете. Почему бы не обратить внимание на молодежь национально-культурным центрам? Надежные активисты там в почете – они танцуют, поют. А сколько соплеменников по городам и весям остаются за рамками НКЦ? Не фестивали же свидетельство культуры этноса, а его нравственность. Может, пора и в этом направлении работать? Да и церковь православная, видимо, не все свое стадо видит насквозь.
Одним словом, не нашла я той оптимистической ноты, на которой можно было бы закончить этот материал. Люди предоставлены самим себе – с их ошибками, пороками и жизненными неудачами.
