Этот легендарный вокально-инструментальный ансамбль знают и любят во многих странах мира. На музыке группы выросло не одно поколение. Ее выступление стало одним из главных подарков в день рождения Костаная. Сегодня лидер «Яллы» Фарух Закиров – наш собеседник.
- Фарух Каримович, спрашивать – а впервые ли «Ялла» в наших краях? – пожалуй, глупо. За 40 лет, что существует группа, вы, наверное, раз двести Казахстан посетили.
- Го-о-ораздо больше. Нам ведь уже 45 скоро! В советское время эти края были для нас как родные – постоянные гастроли. Замечу, что за последние два десятилетия Казахстан изменился в самую позитивную сторону. И вам, мне кажется, могут завидовать многие страны бывшего Союза. Сейчас я в месяц по три-четыре раза бываю в Астане. И ваша столица меня поражает своим архитектурным размахом. А в Кокшетау, Костанай, Петропавловск я приезжал ещё и до «Яллы». Представляете, какой долгожитель?! (улыбается).
- Кстати, в чём, на ваш взгляд, секрет творческого долголетия? Есть какие-то ингредиенты эликсира востребованности на сцене?
- Вот пора бы мне уже придумать что-нибудь эдакое, чтобы те, кто читали это интервью, сказали бы: ух ты ж! Ведь как ни открою газету или включу телевизор, мои коллеги по цеху такое говорят… А я, сколько бы раз ни задумывался об этом, начинаю в итоге мучиться: а и правда, в чём же секрет?
«Ялла» - это уникальный организм. Нам даже в Книгу рекордов Гиннеса предлагали записаться. Потому что как штатная единица в сфере официальной культуры, а мы просуществовали именно так, причем не меняя состав, ни одна музыкальная группа столько лет не прожила. Извините за сравнение, «Битлз» - всего десять лет . Те же «Песняры» раньше нас появились, расходились, вновь собирались, меняли состав, название – «Белорусские песняры», «Песняры Мулявина». А моя трудовая книжка, даже когда я был чиновником, министром, оставалась в «Ялле». И вот дожили - в следующем году нам 45…
- Быть может, ваш секрет как раз в уникальности? Вас ведь называли законодателями фолк-рока, узбекской «АББА».
- Сейчас бы я подкорректировал: фолк-поп. Для того времени любой творческий прорыв, нестандарт называли роком. Ударил ты жестко по гитарным струнам – уже рок. А мы ещё и на электрогитарах первыми стали играть. Конкретной задачи – стилизовать своё творчество, играть хард-рок или поп – у нас не было. Мы старались использовать все современные музыкальные средства выражения. Потому нас и записывали в рокеры. Сейчас я понимаю, что у нас был и свинг. Это особое выразительное средство в джазе, особый тип ритмической пульсации. То есть мы никогда не стояли на месте, постоянно искали что-то новенькое. Может, в этом и есть секрет.
- В молодости вы и джазом увлекались …
- (перебивая с улыбкой и вдруг появившимся восточным акцентом) Откуда знаете?!
- Работа такая! Так вот, вы говорили и то, что на ваше творчество повлиял «Битлз». Многие рожденные в СССР артисты признавались, что их вдохновлял ветер свободы и перемен, творчество западных музыкантов, но, мол, они были вынуждены соответствовать советским лекалам. Вы как умудрялись обходить углы Госконцерта?
- Информация какая в то время была? Мизерная. Какие-то нелицензионные записи переписывались тайком, так же и прослушивались. Общепринятые музыкальные каноны, правила поведения на сцене и даже за кулисами, рамки жанров – всё это было. И за прослушивание джаза действительно могли и посадить. А тут появляется что-то новое: «Битлз» - всего четыре человека, а звучит целая симфония. Конечно, хотелось понять это явление в музыке и что-то перенять. У нас ведь, если выходит артист на сцену, то аккомпанирует либо ансамбль, либо, если артист покрупнее, целый оркестр. Здесь же новые перспективы: всего четверо - и такая популярность. Это был прорыв музыкально-электронных инструментов. И мы, подхватив эту волну, попали в точку.
Думаю, что это было не случайно. «Ялла» появилась по велению времени. Это прогресс, который рождает как новинки в музыке, так и новые социально-общественные отношения. Нам повезло: обходить углы Госконцерта или натыкаться на запреты нашей группе не пришлось. Где-то спасал узбекский колорит в исполнении, а где-то позитивный настрой в творчестве. Я, например, вырос в артистической семье. Меня воспитывали на мировой классической музыке. Папа работал в оперном театре, и каждое воскресенье мы всей семьей ходили в театр.
У нас, видимо, были какие-то служебные места, и как-то раз мы были в опере, а мне не был виден оркестр, только освещенный пульт. К нему вышел дирижер, только потом я узнал, что это был великий Мухтар Ашрафи. Он поднял руку, взмахнул палочкой дирижерской, которая светилась в прожекторе, как волшебная, и зазвучала фантастическая музыка. Для меня, шестилетнего, это казалось каким-то колдовством. Захотелось так же. Дома подошел к маминому трюмо, поворачиваю настольную лампу на себя, взмахиваю веточкой, подобранной на улице, и… появляется мелодия. Запомнил на всю жизнь эту картинку, думал, что и я волшебник, раз и по моему взмаху звучит музыка. Оказалось, родители тихонько ставили пластинку в проигрыватель. Думаю, что вера в волшебную силу искусства нас спасала не раз. Например, узнавали, что нам что-то собирались запретить, но мы успевали спеть раньше на публику – и песня уходила в народ. Так что любые запреты становились мыльным пузырем.
- А с распадом Союза не было желания спеть и сыграть всё то, что не позволялось? Окунуться в тот же джаз.
- Свобода – это мираж, который мы сами себе придумываем. Поменять музыкальное направление нам не захотелось и в тот момент. Мы и так пробовали всё новое. Хотя к тому времени у «Яллы» были свои устоявшиеся творческие каноны. Труднее переломить созданный образ. Да и зачем? Он нам пришелся, как говорится, по размеру. Конечно, то, что творилось на начальном этапе после распада Союза в музыке новой России, было безобразием. Его оправдывали и прикрывали словами «модно», «современно», хотя это было не так. Это было безвкусно, несуразно, а то и просто пошло. За таким «творчеством» скрывалась обыкновенная глупость и бездарность.
- Не захотелось ли вам устроить культурную революцию, когда стали министром культуры и узнали всю эту кухню изнутри?
- Спасибо за вопрос. Очень сложно было в это время. Я не административный работник, не чиновник. Правда, президент Узбекистана, уговаривая меня сесть в министерское кресло, сразу отметил: как гастролировал, так и гастролируй, пой, когда захочется. Меня это и подкупило. И действительно, я всё изнутри в этой сфере знал: начиная от запаха кулис и заканчивая тем, какими должны быть гримерные для артистов. Но чиновничья жизнь – это… не могу откровенно об этом сказать. В общем, пришла бумажка – перекладываем её со стола на стол.
Но кое-что я всё-таки успел сделать. Например, чиновники в сфере культуры никак не могли понять, как может такой музыкальный инструмент, как орган, стоить четыре миллиона. Я сразу же пресек всю волокиту: мол, считайте, что нам о-о-чень повезло – это просто за копейки! И орган купили.
Пробить «нестандартные», по мнению чиновников, решения мне как министру помогало и моё узнаваемое лицо. Ну, раз он широко известен, значит, просто так говорить не будет – и вопрос решался. Помню радость музыкантов государственного симфонического оркестра, когда мне удалось выбить деньги и купить им всем новые инструменты. Этот факт внесли в учебники истории как культурную победу над бюрократизмом. Но я считаю, что это мелочь. Сам чиновничий механизм, система – они такие железобетонные, неповоротливые… Увы, нужны десятилетия, чтобы как-то изменить подходы. Так что у меня революции не получилось. А вот на сцене победы были.
- Вы имеете в виду «Учкудук»? Поговаривали, что она вначале попала в список запрещенных песен…
- Дело было в 1980 году. Когда мы в самую жару приехали в маленький городок, находящийся в пустыне Кызылкум, с нами был автор многих известных шлягеров Юрий Энтин. Оказалось, что Учкудук настолько его вдохновил, что у поэта родились стихи для песни. Нас ничто особо не удивляло, а он своим свежим поэтическим взглядом разглядел красоту пустыни. Юрий Сергеевич показал стихи и сказал: «Надо сочинить музыку». Я попытался воспротивиться, мол, устал с дороги, хочу отдохнуть, но Энтин был непреклонен. Из уважения к нему я взял гитару, мое состояние совпадало с сонным спокойствием пустыни. Я протяжно запел: «Учкуду-у-к, три колодца-а-а». Он послушал и говорит: «Ни одной ноты не меняй!» В итоге за 40 минут родилась песня, ставшая нашей визитной карточкой.
- А вот о нашем Костанае вы могли бы так же быстро написать?
- Это эмоциональные, творческие взрывы, это эпизоды. Они периодически и рождают то, что потом признают лучшим.
А что касается запрета на «Учкудук», так это больше мифы. Правда, в Учкудуке добывали урановую руду, и об этом в то время не особо распространялись – стратегический засекреченный объект. Однако песню поначалу разрешили петь. И тут на нашу репетицию случайно зашел второй секретарь ЦК партии и был удивлен, что песню посвятили такому маленькому городу. Он всего лишь воскликнул: «Песня об Учкудуке?!» - и всё. Но культработникам и этого хватило, они тут же занесли песню в список «неразрешенных». На наше счастье в Ташкент в это время приехала команда телевизионщиков из Москвы снимать очередную передачу «Песня года». И они взяли на себя всю «ответственность». Через год «Учкудук» стал «Песней года». Хотя я лично так и не понял его феномена.
Напоследок всё-таки расскажу о маленьком чуде. Недавно получил письмо. Человек очень долгое время серьезно болел, надежды на выздоровление не было. Но ему попал в руки диск с нашими песнями, которые он слушал каждый день и… выздоровел. Пользуясь случаем, всем желаю здоровья, никогда не теряйте надежды на лучшее.
