Завтра, 18 августа, известному костанайскому поэту, писателю Петру Чернышу исполняется 80 лет. Накануне юбилея мы встретились с летописцем, который, кстати, собрал в одной из своих книг (а их больше тридцати) историю «КН».
Аванс отличника
– Петр Максимович, вы себя ощущаете ровесником Костанайской области?
– Конечно, ведь вся моя жизнь связана с этой землей. Коренной костанаец, родители приехали сюда еще в девятнадцатом веке. Я в семье девятый ребенок, самый младший.
– Наверное, и самый любимый?
– Любить особо некогда было тогда, времена тяжелые. Старшие приглядывали, а родители пахали. Вскоре война началась. Особого внимания, как меньшой, мало чувствовал. Тем не менее считаю себя счастливым. Родители были хоть и совершенно неграмотные с точки зрения образования, но добрые и ласковые. И по-своему умные. У них была школа жизни.
Отец еще застал Первую мировую войну, в плен попадал, у него тяжелая судьба. В 1937 году, когда ему был 51 год, а маме 44 года, родился я. Видимо, случайно! (Улыбается). Счастливым себя считаю и потому, что появился на свет в таком живописном месте, как Ново-Покровка, между нынешними Узунколем и Сарыколем. Здесь дружно жили хорошие люди, разноплеменные. Ни в одном доме замка не было. Все доверяли друг другу, хоть и жизнь была, повторюсь, тяжелая.
1944-й. В то время среди учителей было много ссыльных. Это были сильные, образованные люди. Москвичи, ленинградцы. Моя школа была странная по сегодняшним меркам: ни звонков, ни разделения на уроки, ни учебников, ни дневников, всё на глазок. Если чернильница, то какой-то пузырек со свекольным соком, пасленом и пережженной глиной. Если ручка, то деревяшка с привязанным к ней пером. Первые три года учился слабовато. Родители грамоты не знали, шефствовать было некому. Отец учился вместе со мной и овладел грамотой. А мама кроме буквы «о», потому что она круглая, ничего так и не знала до конца своей жизни.
Человек, которому я очень благодарен – Прокофий Васильевич Клименко – вдруг сделал меня отличником. Я был мал, но понимал, что это большой аванс. Он увидел во мне какой-то потенциал, при этом знал, что деревенские дети совестливые: если сделали отличником, вылезешь из себя, но таким станешь. Так и получилось, я до завершения школы учился только на пятерки. И институт окончил с отличием.
Героические соседи
– Я грезил стать летчиком, но первая же комиссия признала непригодным.
– Откуда у деревенского парня тяга к небу?
– Тогда все об этом мечтали, и это активно пропагандировалось. Большое влияние оказало и то, что нашим соседом была семья дважды Героя Советского Союза Леонида Беды. Мой старший брат Федор, погибший на войне, был большим другом Леонида. Это имело решающее значение. Но... не получилось пойти в летчики. Ехать далеко не было возможности, и я поступил в учительский институт в Костанае. После окончания мог в городе остаться, но решил ехать в деревню, устроился в сельской школе в Урицке. Мой бывший учитель стал секретарем обкома комсомола. Вспомнил о своем отличнике и сосватал к себе на работу. За годы я прошел от инструктора до первого секретаря обкома.
– За 80 лет произошло столько событий, судя по вашим же мемуарам. Какие самые яркие воспоминания, хотя бы три?
– Это связано с Леонидом Бедой. Он приехал в Ново-Покровку сразу после войны. Всё село собралось. Привезли из райцентра бочку со спиртом, организовали большой стол. На площади были и песни, и слезы. Эта встреча с героем оставила неизгладимое впечатление. А он был очень прост, доступен. Обычный парень, деревенский, НАШ! Ни тени зазнайства. И до конца жизни был таким. Мы, кстати, породнились: его брат женился на моей племяннице. А я жил, когда учился, на квартире родителей Леонида. Так что прекрасно знаю и его семью, и его самого. Когда он приходил к нам, не поверите, сразу надевал передник и – на кухню. Очень любил кашеварить. Милый, замечательный человек.
Второе яркое воспоминание – преподаватель немецкого языка Эдит Робертовна из Ленинграда. Очень похожа на советскую артистку Елену Гоголеву. Вела себя даже с нами, деревенщиной, очень интеллигентно. Было в ней какое-то непередаваемое очарование питерской дамы. Всегда ухоженная. Как педагог воспитывала нас не руганью, а вниманием, поддержкой. Она была словно из другого мира, как инопланетянка.
А повзрослев, я встретил такого человека, как Андрей Михайлович Бородин. Он, можно сказать, открыл меня как общественного деятеля. Внимательно следил за моим ростом. Защищал, когда надо, поправлял. Быть рядом с ним – большая школа. Человек-глыба. Если тот же Демиденко, когда приходил посетитель, выслушивал, поддакивал, а только тот за двери – «да иди ты...», Бородин никогда себе такого не позволял. Однажды дал поручение: в Комсомольском районе есть заврайоно, у него пятеро детей, обещали квартиру в городе и работу – нужно помочь. Я связался с этим педагогом, он так обрадовался: об этом три года назад говорили, посчитал, что забыли. Но не таков был дед Андрей. Хозяин своего слова.
Такое желание копошится в каждом
– Из-под вашего пера вышло много книг, настоящих летописей. Считается, что каждый художник имеет право на свое отображение действительности. У вас, как у художника слова, возникало желание приукрасить обыденность?
– Из барахла конфетку сделать? Такое желание копошится в каждом пишущем. Но нужно держать себя в узде. Тот же Бородин не любил выспренних слов. А Демиденко – напротив. От себя скажу, что просто, четко и ясно донести мысль сложнее, чем распетушиться. Как-то смотрим с женой телевизор, там выступали политики. Супруга об одном: «Как красиво говорит!» Я промолчал, а спустя полчаса спрашиваю: «Расскажи, о чем он говорил». Тык-мык, ничего вспомнить не может. Зато речь другого запросто пересказать можно, потому что всё четко и ясно. Мне очень дорого, что моя работа «Эпоха Бородина. Время Демиденко» вызвала много положительных откликов.
– Вы самокритичный человек?
– Считаю, что да. Когда требовали воспарять мыслью, мои попытки всё приземлить встречали бурное недовольство. Но я стоял на своем.
В Москве держали неделю
– На официальном информпортале «Комсомол 100», где собраны имена, истории самых активных комсомольцев Казахстана, вы на вопрос «Что есть комсомол в моей жизни?» ответили вначале в шутку: «С 14 до 33 лет я состоял на комсомольском учете». А потом всерьез: «Это были лучшие годы моей жизни». В чем это проявлялось?
– Это было особое состояние души. Молодость, которой свойственны мечты, порывы, любовь. И сама по себе работа была интересна тем, что было много встреч с легендарными личностями. Мы зажигались друг от друга идеями, мыслями, проектами. Это и Юрий Гагарин, и Валентина Терешкова, и многие другие космонавты, ученые. Кстати, последние были засекреченными, потому что вели невероятные разработки. И об этом мы с ними говорили. Комсомол давал возможность деревенскому парню открывать для себя мир.
К слову о реализме. Меня несколько раз приглашали на более высокие посты, в столицы. Однажды в Москве продержали неделю, надеялись, что одумаюсь, уговаривали. Как же: дача, квартира на Ленинских горах, автомобиль. А я посмотрел на тех, кто оттуда: хорошо одеты, ухожены, сидят и пилочкой ногти пилят – мне это было чуждо. Опять же семья, а там постоянно в командировках. Потом я сомневался, буду ли соответствовать предлагаемой должности. Принцип: лучше быть первым в провинции, нежели вторым в Риме – для меня.
– Сейчас много говорят о том, что нужно любить свою Родину, быть патриотами. Что для вас стоит за этими словами?
– Маяковский прав: «Но землю, с которою вместе мерз, вовек разлюбить нельзя...» Очень важно то, что тут родился, тут пригодился, жизнь прожил. Здесь семья, могилы предков. Не любить свою Родину может только чурбак. После моря, Сочи, казалось бы, у нас такая убогая растительность, а всё равно тянет домой. Не обязательно криком об этом кричать: я патриот, я люблю... Лучше делать малое, но полезное дело, чем много говорить о больших делах и ничего не делать. Когда-то, будучи секретарем обкома, приезжаю в Карасу, а там на разваливающейся землянке висит лозунг «Да здравствует могучий Советский Союз». Так и сейчас бывает: слова красивые, а действительность им не соответствует. Нужно чаще говорить о недостатках – пользы больше.
Не до золота партии
– Добавим немного интриги... Накануне распада СССР вы работали заведующим партийным архивом Кустанайского обкома. Значит, знаете, где спрятано золото партии?!
– (Общий смех). Да уж! В архиве оказался неслучайно. Я – историк, любил заниматься исследовательской работой. Кстати, был такой первый секретарь обкома партии Кузнецов, еще до войны. Его замордовали, посадили. Как писал Салтыков-Щедрин, «орел мышь скомкал и простил». Так и людей «комкали». Так вот он потом попросился на работу в лесничество. Такая судьба. Вот и я искал свое «лесничество». Им стал архив. О золоте партии не слышал, зато многое узнал об истории нашего края.
– Восемьдесят лет. Как говорил поэт Владимир Дербенев, в этой дате и песни, и мысли, в этой дате и море, и скалы, в этой дате все поиски смысла, а вообще, это всё-таки мало...
– Конечно, мало. Я ведь долгие годы был самым младшим. И в семье, и в школе. Даже в институте. И секретарем обкома комсомола был самым молодым за всю историю. Поэтому привык себя считать самым юным. И это не проходяще. Всё кажется, что ты еще молодой. Если не телом, то душой – точно. Мое увлечение поэзией этому помогает. Это в своем роде камертон души, который, я считаю, должен быть у каждого человека. Настрой на то, что жизнь продолжается, и я еще что-то значу.
