Он солирует в Большом театре уже 30 лет и знает всё, что происходит за его кулисами... Победу на самом престижном конкурсе оперного пения он разделил с Дмитрием Хворостовским... Олег КУЛЬКО – народный артист России и сегодняшний собеседник «КН».
Когда планка высока
Недавно Костанаю подарили свои голоса артисты Большого театра и Мариинки. На нашу сцену поднялся и Олег Кулько, выпускник Киевской государственной консерватории, солист одного из самых именитых театров. Его тенор звучал на сценах Германии, Италии, Франции, Голландии, Швеции, США, Китая. Ему кричали «браво» и в Карнеги-xолле, и в Ла Монне. Костанайцам тоже выпала такая возможность. А журналисту «КН» удалось пообщаться с артистом.
– Олег Петрович, наверняка непросто постоянно соответствовать Большому и Народному?
– Соответствие начинается с самого начала. С того, во что ты веришь и что хочешь сделать. Когда-то и у нас, артистов, проходила так называемая «госприемка», проверка на качество. Каждый выход на сцену для меня – это госприемка. Тебя всегда слушают и, подчеркиваю, всегда оценивают. На Западе с этим проще. А в наших странах бывшего Союза ты, как служитель высокому искусству, должен помнить, что планка высока. У нас своя мера ответственности.
То, что я народный, об этом не думаю. Так же как и о том, что солист Большого театра. То есть ты выходишь на сцену и поешь. Зритель перед тобой. Был такой случай в Бельгии. Мы пели с микрофонами на огромном стадионе, 18 тысяч зрителей. Дирижер мне говорит: «У тебя стоит микрофон, всё равно вживую не озвучишь этот «сарай», пой вполголоса!» Я ему ответил: «Могу или петь, или не петь. Вполголоса можно напевать, но это не будет пением. Не будет оперы». Или другой пример: говорят, что сейчас будем петь на благотворительном концерте для тех, кто не очень разбирается в музыке, поэтому можно, мол, особо не стараться. У меня недоумение… Я и в зале Большого театра, и на импровизированной сцене в больнице буду петь одинаково. А звание народного только напоминает о том, что нужно работать по максимуму всегда.
– Если вернуться на 30 лет назад: как молодой выпускник Киевской консерватории и парень из Иркутска попал на сцену Большого театра? И как удалось удержаться там?
– У меня не было такой цели. И в принципе нет стремления куда-то попасть специально. Любая цель, если жизнь знаешь, всегда подразумевает противодействие. Чем сильнее прёшь, тем сильнее на тебя давят.
А как в Большой театр попал? В 1987 году проходил конкурс им.Глинки, один из самых престижных в мире оперы. Я тогда был солистом Киевского оперного театра. Конкурс проходил в Баку. Во главе жюри сидели именитые артисты, был среди судей и Муслим Магомаев. В итоге дали три первые премии. Женскую – Ольге Бородиной, впоследствии великой меццо-сопрано. А мужские поделили мы с Дмитрием Хворостовским. Тогда впервые выступление уже лауреатов конкурса провели на сцене Большого театра. И в одной из пауз его главный дирижер нам троим предложил работу. Дима отказался, сказал, что будет в Красноярске солистом, Ольга решила остаться в Кировском театре. А я согласился на работу в Большом театре. Он мне всегда нравился.
– Не пожалели?
– Нисколько.
«Дирижеру нужно быть как Путин»
– За это время вы, вероятно, изучили свой театр от и до. То, что в последние годы с Большим в средствах массовой информации связывают немало скандалов, это правда или чаще – желтопрессный домысел?
– Это правда. Сейчас в наш театр попадают «особенные люди», которые к пению очень часто не имеют никакого отношения. Как это происходит – остается загадкой. Потом режиссеры приходят, которые в принципе не знают, что такое опера и что такое музыка. Именно Большой театр очень изменился. Увы, не в лучшую сторону.
– В чем причина? Опера стала больше бизнесом, чем искусством?
– Деньги были всегда, отношение к ним меняется. Но тот же Гергиев держит свою Мариинку на очень высоком уровне. Он своих солистов уважает. А в Большой сейчас приходят непонятно кто и зачем. Лазарев, Симонов – это люди, которые делали Большой театр самым уважаемым. А сейчас приходят те, кто, может быть, и хорошие дирижеры, но не могут быть главными. Потому что главный дирижер – это совсем другая ипостась. Кроме того, чтобы стоять за пультом с палочкой, ты ещё должен иметь человеческие качества. Нужно быть и политиком, иметь чутье как у Путина, чтобы собрать хорошую команду. В искусстве, как и в большой экономике, есть проблемы – если что-то ломаешь, предлагай достойную альтернативу. Иначе провал.
В том же образовании, если школьников не научили за десять лет мыслить, поколение пропало. Так и в искусстве, если театр тянет на мелкотемье, мелкоголосье, потом восстанавливать тяжело. С нуля набирать солистов, брать новые постановки – не выход.
– Поэтому у вас «свободный график работы»? Сегодня вы в Костанае, завтра – в Нью-Йорке. В Большом театре можете по месяцу-два не появляться? Или, наоборот, – с 8 до 5, как у токарного станка?
– К сожалению, такое началось. Контрактная система: нужен – пригласили, пой, не нужен – работай, где хочешь. Одно время хотели, чтобы ты был в театре и всё тут. Есть работа, нет – сиди и сиди. Сейчас мне легче выезжать на другие сцены мира.
– Для вас среди них есть особенная?
– Удивитесь, но особенной для меня была сцена Большого театра. До его реконструкции. Ты знал, что именно на этой сцене пели все великие – Собинов, Шаляпин. До этого была грим-уборная Шаляпина, и все знали, где она, приходили к ней как к чему-то священному. А сейчас сделали ремонт, Большой стал таким же как... костанайская филармония. Всё новое, отполированное, чистенькое. Дух пропал, аура. Помню, когда зашел первый раз в Ла Скала, увидел обшарпанные стены, перила, нафталином пропахшие, но в рабочем состоянии. И при этом чувствуется нечто большее, представляешь, как там выступали Карузо, Паваротти, Каллас. И это очень важно – сохранить ауру театра.
Технически сцену, да, нужно обновлять. А остальное зачем?! Ведь это была история. Её нужно ценить, знать и беречь. А в Большом театре всё поломали, отстроили новое здание – и это уже не он. Сопричастность к великому пропала. Увы и ах – Большой театр уже не тот...
Вирус оперы
– Вам важно к какому зрителю выходить? К подготовленному или нет, даже к тому, который только что в машине слушал шансон?
– Оперное искусство точно требует подготовки. Конечно, приятно, когда люди понимают, о чем ты поешь, что новое привнес в музыкальный материал. Хочется этого. Но... Есть и другая сторона медали: когда приходят в зал люди неподготовленные, слушают тебя и начинают правильно реагировать на твое пение, это ещё приятнее. Ты донёс!
– Любите «заражать» оперой?
– Да. Есть шанс, что они придут на оперное пение и в следующий раз. Им понравилось. Высокопарно прозвучит, это как миссия. Есть примеры: выступили мы однажды в институте инженеров транспорта, так ребята потом не только стали чаще приходить на оперу, а запели классические произведения, открыли свою студию. Представляете, какой эффект! Правда или нет, Коля Басков говорил, что в детстве услышал Образцову, и захотел после этого петь. Бывает такое в реальности.
– Почему оперное искусство, живое, несмотря на такой «разгул» технического прогресса, который позволяет создать что угодно, до сих пор востребовано? Ведь сегодня можно и Шаляпина, и Каллас реинкарнировать виртуально.
– Это то же самое, что мы сейчас с вами разговариваем, и это гораздо интереснее, чем общаться с роботом. С ним будет смешно, но надоедает очень быстро. Так и в жизни. Я как-то раз участвовал в концерте, который проходил в огромном зале «Россия». Среди участников были Гурченко, Штоколов и масса звезд. С правой стороны – правительственный балкон, дверь которого выходила на банкетный зал. Они четко слушали, кого объявляли на сцене. Если оперный певец или тот, кто пел живьем, весь балкон был в лицах. Как только объявляли попсу, а значит, поющего под фонограмму, они всем балконом вставали и выходили. Так весь концерт. И смешно, и грустно... Лично я эстраду вообще не слушаю.
– Но ведь это невозможно?! Улица, ТВ, радио, Интернет – всё пропитано попсой!
– Лично я слушаю много фортепианной музыки, симфонической. С детства привязанность к рок-группе «Deep Purple». А современную российскую эстраду не приемлю категорически. Ещё итальянцев могу послушать.
– Согласны с тем, что настоящий успех – это всего 20 процентов голоса и 80 процентов труда?
– Да, вокал, как и балет, это пахота всю жизнь. Если от природы начинаешь петь и понимаешь, что это красиво, уже нужно задуматься. Сейчас на большой сцене большая конкуренция, границы открыты, можно работать в любой стране. Вот и для тебя конкуренты – это певцы со всех стран. Поэтому в твоем голосе должно быть что-то такое, за что многое певцу можно простить. Это как «Феррари». Ты на рыбалку на ней не проедешь, но мечтал о ней всю жизнь! (Рассмеялся). Всё должно быть компенсировано. Умение держаться на сцене, внешние данные – это здорово, но мало. Голос выше всего. Хотя, к сожалению, сейчас нередко приходят именно такие – безголосые и красивые... Но я верю, что своё место на сцене настоящие профессионалы всегда отвоюют.
