Начало весны в степи – из скверных картин года. Хмурое небо не в радость, пронзительная сырость за окном и полное бесцветье ландшафта…
Вид луж и разливов, щедро и небрежно разбросанных до самого горизонта. А из суши – черные комья волглой земли вызывают эйфорию только у сеятелей и охотников: первые рады, что поля получат хорошую влагозарядку, а вторые – на разливах окажется непуганая утка.
Зубило и расписные яйца
Охота, как кино: сюжет может повторяться, но детали – никогда. Их никто не придумывает, они возникают из небесной материи, следуя закону Хью Чизхолма: когда дела идут хорошо, что-то должно испортиться в ближайшем будущем.
Но на то и законы, чтобы их обходить. Мы съехали с асфальта и отпустили поводья. Когда нет камер и полицейских, машины сами, как лошади, уходят в аллюр по пересеченной местности. Одесская поговорка гласит. «Если вы хочете песен, их у вас будет».
…Горбатая дорога петляла меж небольших песчаных холмов, валуны желтоватого остаточного снега на ней не представляли серьезной преграды. Давишь на газ – ошметки снежной грязи выше крыши. Чем не забористый офф-роуд? У моего жесткого рамного проходимца «Ниссан-Террано» клиренс 200 см, так что я рассекал эти реликты ушедшей зимы, как топор сосновое полено. Три машины со стороны и на скорости казались спецотрядом в тылу душманов. Вообще, в целом охота – это ли не продолжение недоигранной в детстве войнушки?
Древний «Москвич», шедший за мной, с упорством неубиваемого зубила держал дистанцию. Новенький же «Дастер», игривым козликом прыгавший в хвосте кавалькады, внезапно исчез из всех наших зеркал заднего вида. Пришлось разворачиваться. Франт сидел посреди огромной лужи с порезанным колесом. Это ж как надо было постараться, чтобы напороться на зуб бороны?! Покрышка всесезонного «Континенталя» теперь годилась разве что на теплые воспоминания о потраченных на нее деньгах. Говорили же мы приятелю: бери китайскую – нашим дорогам, усеянным осколками битой техники, все одно что жевать.
Приехали к вечеру. Темнело рано. Расставили палатки, расстелили спальники, потянулись к чайнику, который, по идее, должен быть из нашей компании у каждого второго как минимум. Пусто. «Шила милому кисет, вышла рукавица» – как пел мой фронтовой дед Максим из белорусских Старых Дорог. Пришлось заваривать чай в чугунном казане и жевать холодные, синие изнутри, залежавшиеся еще с Пасхи расписные яйца.
Вежливость – норма закона
Спали чутко, потому что холод пробирал до костей. Среди ночи пошел дождь. Короткий, но шквалистый. Он так яростно барабанил по брезенту, что мысль на всех была только одна: как долго выдержит брезент? Ветрище полощет хлипкую китайскую палатку. Ночь и сон, словно одна постоянно обрывающаяся кинолента, – замучаешься склеивать концы.
Но потом проваливаешься в сонливое забытье. Тебе хорошо. Однако недолго бубенцы молчали. Чья-то сопящая морда почти в раструбе палатки.
– Эй, командир, все нормально? А я тут еду, гляжу, ты или не ты. Сигаретка найдется?
Это лошадь и пастух одновременно. Оба они еще в светлое время суток заезжали к нам в лагерь. Пастух направляется к лошадям. Увидел палатку, поинтересовался. Тут не принято проплывать мимо, не справившись о здоровье степного собрата.
– Денсаулық калай?
– Жақсы, дос! Көп рақмет!
Все, кина не будет. Лужица воды перед входом в палатку, стыло отражавшая серый восход, духоподъемного охотничьего восторга что-то не вызывала. Усилием воли вытаскиваешь себя из кокона спальника. Ситуация как в фильме «Операция «Ы» и другие приключения…»: « – А может не надо, Шурик? – Надо, Федя, надо».
Двести шагов до береговой каемки избыточно разлившейся речушки (летом она, что вдоль, что поперек скукоживается до размеров шнурка) бредешь как молодой армейский вол, салага, дух: все, что можно на тебя скинуть, «старики» уже скинули: на плече ружье, за плечом лодка, болотники тонут в вязкой суглинистой жиже, ружье и боеприпасы тянут вниз. В тысячный раз говоришь себе: все, это в последний раз!
Но куда ты денешься с подводной лодки. Рассвет как занавес. А занавес как в театре – гаснет свет и кулисы тяжелого бархата открывают зрителю интригующую молчаливую сцену чужой жизни. Невольно грудью подаешься вперед – сейчас, сейчас начнется… Так и наш рассвет: раскрывается медленно и тягуче, но когда в его белесом проеме появляются стайки уток, ты понимаешь, что ради этого момента стоило потерпеть, хотя и непросто. Добыча в два-три селезня – это как значок советского детства с буквами БГТО (Будь готов к труду и обороне). И ты сделал этот норматив. Ты победил в себе нытика, ты не прихватил ангину, ты накинул свой полушубок на спящего товарища, который, как тебе показалось, замерзал похлеще тебя…
Блудный сын
Но тут выясняется, что есть среди нас некто, которого стоило бы убить из лучших дружеских чувств. Чтоб сам не мучился и других не доставал. Это он нашел борону. Это он копил на «Дастер» всю жизнь, сдувал с него пылинки, но чайник тоже забыл он.
Есть такие люди. Если даже молния жахнет посреди января, то она попадет именно в таких. И что мы сейчас имеем из неприятных нежданчиков? А, пустячок: на выходе из речушки наш охотник потерял добычу. На фоне этой новости даже барон Мюнхгаузен гораздо реалистичнее, когда он, схватив себя за волосы, вытащил из болота себя и лошадь… Наш будет покруче: нес-нес, а потом раз – и нет уток. На лице иконное страдание. Он потерял, а мы, вместо того, чтобы сушиться и кушать горячее, ищи. Горе луковое. Блудный сын взрослой компании.
Потерю мы нашли. Она лежала там же, где стоял в засидке наш приятель. Просто ему показалось, что он потерял ее по дороге на привал. Мыслитель. Но без него жизнь на природе, даже кратковременная, была бы пресной. Как суп без соли.
А теперь – шулюм!
Но на охоте нет супа. Тут есть только один король охотничьей трапезы. Имя ему – шулюм. Сказать «суп» у меня язык не повернется. Потому что еда на охоте, ее приготовление – это не просто еда, это культ, ритуал, таинство со своими верховными жрецами и секретными ингредиентами. Шулюм, как символ интернационального воссоединения. Не бывает охоты без этого ведического, сакрального знака.
Главная интрига блюда, приготовленного в черном обугленном казане, обласканного живым дровяным огнем, в том, что ни один мишленовский ресторан, ни одна печь или высокотехнологичная кухня не способны повторить его опыт. Куски спелого мяса, пропитанные костровым дымом и долгим томлением под звездным небом, наполнены сочным первородным естеством. Ссутулившись вокруг очага, мы едим его, словно прайд львов после удачного загона. Горячую сурпу я отхлебываю из кружки мелкими глоточками, и именно они, эти неторопливые, осторожные глоточки, наполняют тело сытым умиротворением.
Нечто похожее бывает, когда в городской квартире, вымороченной стылостью из-за аварии на теплотрассе, внезапно включается центральное отопление, наполняя требуху чугунных батарей благостным теплым урчанием. И ты плывешь под его заботливой опекой, будто прислонившись к родному псу…
