…Такими словами она пометила в своей памяти тот день, когда на станцию Кустанай прибыл вагон, доверху набитый страшным грузом. И нелегкий труд над жутким его содержимым. А вся остальная их работа в годы войны, разве она была менее важной? Для фронта трудились, позабыв про себя, но жалея «солдатиков», которых они одевали и согревали. Швейный конвейер работал без перебоев, и он тоже приближал Победу . Рассказывает ветеран швейной фабрики «Большевичка» Мария Васильевна Ефименко.
Артель на демонстрации 1 мая
Девчонки старались для фронта
- Мне совсем скоро девяносто пять, нет, уже девяносто восемь, - поправляет себя Мария Васильевна, - и продолжает вспоминать. - Жили мы бедненько, несколько лет ничего не было слышно об отце, арестованном как «враг народа» и отбывающим срок в колонии без права переписки. Шесть классов закончила, в седьмой не пошла, не было обувки. Мы тогда ютились в маленькой комнатушке в подвальном помещении дома неподалеку от артели имени 1 Мая.
Шла война, с фронта приходили тревожные вести. В это время я пришла устраиваться в артель на работу. Определили меня ученицей в массовый цех, в нем штопали доставленные с фронта солдатские телогрейки и шаровары на ватине. Снимали их с убитых бойцов, стирали и отправляли к нам для починки. Возьмешь в руки шинель, дырявую от пуль, и сердце сжимается, ведь в ней оборвалась чья-то жизнь. Электричества не было, машинки приводили в движение ногами.
Мария Ефименко в первом ряду вторая справа
Девчонки старались хоть чем-то угодить солдатикам, заплатки в цвет подбирали, аккуратно вату укладывали, чтобы потеплее было бойцам. Однажды поступил в цех ситчик, из него мы шили нательные рубахи и кальсоны для комсостава. А начальник ОТК следил, чтобы восемь стежков в одном сантиметре было, ходил с линейкой, проверял. Норма была очень высокой и спрос строгий. Попробуй ошибиться. Отгрузка на фронт отремонтированных вещей шла ежедневно.
Не забуду этот вагон
Потом наша семья перебралась в землянку в Затобольске. Оттуда я каждое утро добиралась до артели, десять часов ногами крутила привод швейной машинки, вечером по дороге домой едва волочила ноги. Силы иссякали, того и гляди на ходу заснешь. И в мороз, и в дождь ходила. Но не это было самое страшное. Однажды всю нашу смену сняли с цеха для выполнения особо важного задания. На станцию прибыл вагон с фронта, набитый сваленными в кучу прострелянными пулями либо порванными осколками шинелями, измазанными кровью и грязью. Оттуда пахнуло запахом смерти, от сладковатого тошнотворного смрада девчонки попадали в обморок.
Никудышными мы оказались работниками. Отыскали каких-то мужиков и те с этой страшной разгрузкой справились. С трудом уложили на телегу скорбный груз, долго бились с единственной старенькой артельной лошаденкой, которая отказывалась выполнять команды. Довезли, разложили шинели на отмель у Тобола, и моментально вода в реке окрасилась в кровянисто-красный цвет. Скотина подойдет к берегу попить воды и, отворачиваясь, уходит.
В конструкторском цехе «Большевички». Мария – вторая справа
В первую ночь у берега дежурили две пожилые женщины, потом установили постоянное дежурство. Стоял холодный поздний сентябрь. Никаких моющих средств не было и в помине. Руки сводило от холода, а когда они застывали так, что теряли чувствительность, топтали шинели ногами. Многие девчонки простудились. Помню, меня с высокой температурой положили на телегу, в которую запрягли корову, и привезли в больницу. Но работа продолжалась. В одном из цехов круглосуточно топили печи, чтобы высушить солдатскую амуницию, а потом передали ее в наш цех.
Мой хороший почерк стал поводом для того, чтобы однажды меня вызвали в контору и предложили там работу. Каждое утро я стояла у проходной, отмечая, кто и когда приходит на работу, потом считала дневную выработку каждого. Надо сказать, что дисциплина была военная, никто не позволял себе задержаться даже на минуту. Однажды я пожалела женщину, опоздавшую из-за того, что долго искала, с кем оставить ребенка. Об этом узнала главная бухгалтерша. «Тюрьма по тебе плачет», - заявила громко она, чтобы слышали все в кабинете. Больно резанули меня эти слова, тем более, что накануне, проходя мимо собравшихся в кучке девчонок, услышала: «Разбегаемся, мыши, крыса идет». И это про меня? Зашла я тогда к директору, разрыдалась и говорю: «Верните в цех, конторская работа не для меня».
Помню, как в Кустанай пришла новость о Победе. Мы ведь, кроме работы в цехе, еще и разную общественную нагрузку выполняли. В тот день я ходила по домам и переписывала население. Иду мимо почты, а там на стене громкоговоритель висел, простенький такой на вид, как их картонки сделанный. И вдруг доносится голос Левитана и сообщение о безоговорочной капитуляции Германии. Что тут началось! Пустынная улица вмиг заполнилась народом. Люди плачут, радуются, обнимаются, целуют друг друга. Кто-то в голос ревет. Некоторые без чувств падают, оказывается, и такое случается от избытка радости. Долго потом люди не расходились. Такой всеобщей радости я потом никогда в жизни не видела…
И стала я «большевичкой»
Затем нашу артель объединили с «Большевичкой», и я стала работницей фабрики. Может, так бы и осталась со своими шестью классами образования, шить я уже научилась и ни о чем другом не помышляла, если бы не случай. В то время широко было распространено наставничество. Меня прикрепили к семье, в которой, кроме девчонок, был еще и нерадивый пацан. Учился он в восьмом классе, по многим предметам отставал, а мне было велено следить за его успеваемостью. Но какой же из меня проверяющий, если я позабыла и то, что знала.
Пошла в вечернюю школу. И надо же такому случиться, что уже к самому получению аттестата ввели одиннадцатилетку. Потом был Ангарский техникум легкой промышленности, столичные курсы для конструирования детской одежды. Чем больше училась, тем выше поднималась по службе, доросла до конструктора экспериментального цеха. Вот так вся моя жизнь и прошла на фабрике. Хоть и всякое там бывало, но я никогда не помышляла уйти с «Большевички», никакого дела, кроме швейного, я не знаю. А когда уходила на пенсию, стали мой стаж считать и обнаружили, что где-то «потерялись» самые трудные годы моей работы. Я ничего добиваться не стала. Ну, нет их на бумажках, и ладно, а в душе они всегда со мной.
Есть у меня в доме самая ценная вещь – немецкая машинка «Зингер», желанная для многих, кто любит и разбирается в шитье. Когда-то она стоила больших денег и была мечтой многих, ценили ее за легкость в работе и надежность. Много времени я потратила, чтобы раздобыть ее, где только ни разыскивала. И вот однажды наткнулась на рынке в Свердловске. С трудом привезла домой. Она уже пятьдесят лет со мной. И по сей день нет-нет да и сажусь за нее, чтобы что-нибудь пошить. И вроде сразу душой молодею, и сил прибавляется.
Ровно ложится бесконечная строчка, как линия моей жизни…
Фото из личного архива М. ЕФИМЕНКО
